Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Речь шла не о монахине Беатрис, это было ясно как божий день. Речь шла обо мне.
– И что с ней случилось? – спросила я, пытаясь сделать заинтересованное лицо.
– Ну, после многих лет странствий и страданий однажды она, прикрыв лицо, вернулась в монастырь, желая напоследок еще раз побывать там. Она вошла в часовню и спросила одну из своих прежних сестер: «Помнишь ли ты монахиню Беатрис, которая сбежала?» – «Что ты имеешь в виду? – удивилась сестра. – Монахиня Беатрис никуда не убегала. Вон она, подле алтаря, метет пол». Ну, можешь себе представить, как опешила настоящая Беатрис. Она подошла к подметальщице, чтобы получше разглядеть ее, и поняла, что это не кто иной, как Дева Мария. Мария улыбнулась Беатрис, увела ее обратно в келью и вручила монашеское одеяние. Видишь ли, Лили, все это время Мария подменяла ее.
Скрип моей качалки постепенно затих, когда я перестала раскачиваться. Что же Августа пыталась мне сказать? Что Мария будет подменять меня дома в Сильване, чтобы Ти-Рэй не заметил, что меня нет? Это было бы чересчур бредово даже для католиков. Наверное, она намекала мне: я знаю, что ты сбежала, – всех нас время от времени обуревает такое желание, – но рано или поздно ты захочешь вернуться домой. Просто попроси Марию о помощи.
Я попрощалась и ушла, радуясь возможности ускользнуть от ее внимания. После этого я начала просить Марию о помощи – но вовсе не о том, чтобы она отвела меня домой, как бедняжку монахиню Беатрис. Нет, я просила ее проследить, чтобы я никогда туда не возвращалась. Я просила Марию набросить полог на розовый дом, чтобы никто никогда нас не нашел. Я просила об этом каждый день и никак не могла отделаться от мысли, что просьба моя нашла отклик. Никто не стучался к нам в двери и не тащил нас в тюрьму. Мария создала вокруг нас защитную завесу.
В наш первый пятничный вечер в доме сестер, после завершения молитв, когда оранжевые и розовые полосы, оставленные закатом, еще висели в небе, я пошла с Августой на пасеку.
Прежде я не ходила к ульям, так что для начала она преподала мне урок, по ее выражению, «пасечного этикета». Она напомнила, что наш мир – это на самом деле одна большая пасека и что там и там прекрасно работают одни и те же правила. Не бояться, поскольку ни одна пчела, любящая жизнь, не хочет тебя ужалить. Но при этом не быть дурой: приходить туда в одежде с длинными рукавами и штанинами. Не хлопать ладонью пчел. Даже не думать об этом. Если злишься – свистеть. Злость возбуждает, а свист укрощает темперамент пчелы. Вести себя так, будто знаешь, что делаешь, даже если это не так. И прежде всего, окружать пчел любовью. Каждое маленькое существо хочет, чтобы его любили.
Августу жалили столько раз, что у нее выработался иммунитет. Да и больно от укусов почти не было. Более того, по ее словам, пчелиный яд облегчал артритные боли, но, поскольку у меня артрита не было, мне следовало прикрывать тело. Она дала мне одну из своих белых рубах с длинным рукавом, потом надела на меня белый шлем и расправила должным образом сетку.
Если это и был мужской мир, то сетчатая вуаль убрала из него жесткую колючую щетинистость. Сквозь нее все виделось мягче, нежнее. Идя вслед за Августой в своей пчелиной вуали, я чувствовала себя луной, плывущей позади ночного облака.
Она держала 48 ульев, расставленных в лесу вокруг розового дома, а еще 280 были размещены на разных фермах, на приречных участках и на болотцах. Фермеры обожали ее пчел: они хорошо опыляли растения, благодаря им арбузы были краснее, а огурцы крупнее. Они принимали бы ее пчел и бесплатно, но Августа расплачивалась с каждым из них пятью галлонами меда.
Она постоянно проверяла свои ульи, разъезжая на старом грузовике с прицепом по всему округу. «Медовоз», так она его называла. А то, что она делала с его помощью, носило название «медовый патруль».
Я смотрела, как она загружает красную тележку, хранившуюся на заднем дворе, рамками для расплода – небольшими дощечками, которые вставляются в ульи, чтобы пчелы заполняли их медом.
– Мы должны заботиться о том, чтобы у матки было достаточно места, куда откладывать яйца, иначе получим роение, – объяснила она.
– А что это значит – роение?
– Ну, это если появляется матка и группа независимо мыслящих пчел, которые отделяются от остального улья и ищут другое место для жизни, тогда мы и получаем рой. Как правило, он повисает где-нибудь на древесном суке.
Было ясно, что роения Августа не любит.
– Итак, – сказала она, возвращаясь к делу, – вот что нам нужно сделать: вынуть рамки, заполненные медом, и вставить пустые.
Августа тянула за собой тележку, а я шла за ней, неся дымарь, набитый сухой сосновой хвоей и табачными листьями. Зак клал на крышку каждого улья кирпичи, подсказывавшие Августе, что надо делать. Если кирпич лежал спереди, это значило, что колония почти заполнила соты и ей нужен другой магазинный корпус. Если кирпич лежал сзади, это означало, что в улье есть проблемы – завелась восковая моль или болеет матка. Поставленный на ребро кирпич извещал о счастливой пчелиной семье: никаких Оззи, только Харриет и десять тысяч ее дочерей[21].
Августа чиркнула спичкой и подожгла траву в дымаре. Я увидела, как ее лицо озарилось светом, потом снова погрузилось в полумрак. Она стала помахивать дымарем, посылая в улей струи дыма. Этот дым, по ее словам, работал лучше успокоительного.
И все же, когда Августа снимала крышки, пчелы вытекали наружу толстыми черными жгутами, разбивавшимися на ленты, – трепетание крохотных крылышек, движущихся у наших лиц. Из воздуха сыпался дождь пчел, и я посылала им любовь, как и учила Августа.
Она вытащила из улья рамку – живой холст в вихрящихся черных и серых тонах с мазками серебра.
– Вот она, Лили, видишь ее? – указала Августа. – Вот это матка, или королева, та, что самая большая.
Я сделала книксен, как положено женщинам при встрече с английской королевой, чем рассмешила Августу.
Мне хотелось, чтобы она полюбила меня и оставила у себя навсегда. Если бы я смогла заставить ее полюбить меня, может быть, она
