Родовое проклятие - Ирина Щеглова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сделай для меня одну вещь, – сказал он.
– Какую?
– Нет, ты пообещай, что сделаешь!
– Но я же не знаю, чего ты попросишь.
– Ничего такого… Пообещай.
– Ну, хорошо, – согласилась я.
– Сними платье…
– Что?
– Сними платье, я хочу посмотреть на тебя.
– Ты с ума сошел, – я отодвинулась, убрав его голову с колен.
– Ты обещала, – он приподнялся на локте, – я ничего не сделаю, клянусь!
– Зачем это? – я чуть не плакала.
– Просто… Чего ты боишься, ведь ты ходишь на пляж, и там мужчины смотрят на тебя.
– Это на пляже.
– Какая разница? Ну пожалуйста!
«Если я сейчас разденусь, то это будет глупо, глупо, по-дурацки… Почему я должна ему уступать? Господи, как же мне от него избавиться! А если я соглашусь, если я соглашусь с условием, что он сразу же уйдет? Он посмотрит и уйдет… А если нет?» Дальше мои мысли не шли, я не знала, что бывает дальше в таких скользких ситуациях. «Но ведь он один… Что он может мне сделать?»
– Хорошо. Но ты сразу же уйдешь!
Он был согласен, он был со всем согласен.
Я встала, отошла от тахты на середину комнаты, расстегнула пуговицы на платье и распахнула его, даже не сбросив с плеч.
Алик всхлипнул, вскочил, бросился ко мне и, обхватив меня руками, поволок к тахте. Я успела свести локти на груди, запахнуться.
– Нет, – сказала я.
Он попытался развести мои локти.
– Нет! Уходи.
Алик, словно опомнившись, отодвинулся от меня, обхватил голову руками.
– Ты подумала – все! – Произнес он. – Ты меня боишься. Не надо, не бойся, я умею уважать женщину.
– Хорошенькое уважение, – произнесла я, нервно застегивая пуговицы, – ладно, поигрались, теперь уходи.
– Хорошо, я уйду, но мы встретимся завтра?
Я пообещала, я бы пообещала все что угодно, только бы он ушел, чтобы я могла почувствовать себя в безопасности. Буквально вытолкав его из квартиры, я забилась в угол тахты и сидела так, пока совсем не стемнело. Разрывался телефон, но я не брала трубку.
Утром я побежала в институт, просить комнату в общежитии. Когда вернулась, чтобы забрать вещи, то встретилась с почтальоном, он-то и принес мне телеграмму от Вадика.
Я забрала документы из приемной комиссии, сказала вернувшейся с дачи бабушке, что не поступила и уезжаю в Воронеж.
– Тебе тут женихи звонят постоянно – сообщила бабушка.
– Да ну их! – отмахнулась я.
Так я не стала чеченской женой, авиационным инженером и женщиной. Одновременно, или порознь…
До потери девственности мне оставалось еще 9 месяцев, год до поступления в институт, три – до первых родов и смерти дочери, шесть – до замужества и восемь – до рождения сына.
22
– Поцелуйтесь, что ли! – крикнул Григорий от калитки.
Вадик приехал на новеньком мотоцикле, и теперь мы смущенно разглядывали друг друга, стоя посреди дороги. Я наклонилась и коснулась губами мотоциклетного шлема, не смогла дотянуться до его щеки.
Вечером он увез меня на гору. Мы остановились в посадке и сели на обрыве. Поселок внизу уже утонул в вечернем сумереке, а у нас еще было солнце, нежаркое и пыльное, оно собиралось упасть за гору, но пока держалось, давая нам возможность поговорить…
Мы молчали.
Я не выдержала первой:
– Вадик, не трави душу, расскажи все, как есть, – попросила и сжалась.
– Что ты хочешь услышать? – он смотрел прямо перед собой, словно не хотел встречаться со мной взглядами.
– Я чувствую, что что-то случилось, – ответила тихо, не поворачивая головы, – ведь ты мне врал в письмах?
– Врал.
Тогда я пересилила себя и посмотрела на него:
– Но зачем?
Что-то похожее на извиняющуюся улыбку промелькнуло по его губам:
– Не знаю, – вздохнул он, – у меня была девушка, – он снова улыбнулся, – Это была любовь, понимаешь?
Я прикрыла глаза и кивнула.
– У нее на щеках такие ямочки, когда она улыбается, и щеки похожи на яблоки… Потом мы расстались, я был виноват, знаю. Тебе все равно сказали бы…
– Вадик…
– А?
– Ты предал нас обеих, – сказала я.
– Понимаю…
– Уезжай, – приказала.
– Прости, если сможешь…
– Уезжай!
– Я не могу, мы поедем вместе, – попытался протестовать он.
– Нет, пожалуйста! – крикнула я, испугавшись, что зареву сейчас, как последняя дура, а он не стоит моих слез, и уж тем более, он не стоит того, чтобы видеть, как я заливаюсь слезами оттого, что он был первым в моей жизни разочарованием, разочарованием первой любви. – Прошу тебя, уезжай! Я тебе все прощаю, но видеть тебя не могу!
Он вскочил, кинулся к своему мотоциклу и унесся сломя голову. Со своего обрыва я видела, как Вадик проскочил мост через Вонючку и скрылся в туче пыли поднятой его мотоциклом.
– Так тебе и надо, дура! – зло крикнула сама себе; и повалилась на бок, и зарыдала, а потом смеялась и била себя по щекам.
Истерика быстро кончилась. Я поднялась, вытерла лицо и пошла через посадку к дороге.
На мосту меня ждал испуганный Вовка, он и довез меня до дома.
– Я Вадика встретил, невменяемого, – поделился Вовка. – Он сказал, что боится, чтобы ты с собой что-нибудь не сделала.
– Много чести, – засмеялась я.
– Правда! – он обрадовался и, превознемогая принципы мужской солидарности, поделился, – Вадик – дерьмо по отношению к своим бабам. Если можешь – прекрати с ним общаться вовсе, или останьтесь друзьями… Сможешь?
Я пообещала.
Вадик не отпустил меня ни тогда, ни позже. Мы помирились на следующий день.
23
Ну, вот. Вспомнила. Только о чем тут говорить, все и так понятно. Я лучше расскажу о Валерке. С ним ведь тоже непросто все.
Ладно…
Я в электричке ехала в Подгорное. Скажете: опять поезда! Да, конечно, только что же я могу поделать, если вся моя жизнь в дороге; если не поезд, то вокзал и вереница чужих домов, как зал ожидания…
Вагон был забит людьми до отказа. Я протиснулась вперед по проходу, тогда какой-то дедок тронул меня за локоть, пододвинулся на скамейке, освобождая мне местечко.
– Ой, спасибо! – Я устроилась на краешке. Старичок обрадовался:
– Садитесь, садитесь. В ногах правды нет. Лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять. Вам далеко?
– До Подгорного.
– О, мне ближе. Я в Евдаково схожу. – Он разговорился: я узнала о том, что у него давно умерла жена, дети разъехались, сам он на пенсии, чтобы не скучать делает разный мелкий инструмент и увлекается гороскопами. – Уже двенадцать лет, – с гордостью поведал старичок. Я вежливо кивала головой в ответ.
– Хотите, я о вас расскажу? – не унимался дед.
– Расскажите…
– У вас рождение когда?
Я сказала.
И странный попутчик с легкой улыбкой начал рассказывать мне всю мою жизнь…
Ребята с радиотехнического устроили танцы прямо на асфальтированном пятачке возле общаги. Был май, студенты, ошалевшие от весны, экзаменов и водки, плотной толпой взбивали ногами уже теплую пыль.
Валерка вышел на меня из темноты, широко расставив руки. Он был пьян. А мне было все равно.
Мои друзья прозвали его Испанским летчиком, Валерка часто рассказывал одну и ту же историю, вычитанную им в какой-то книге, там главным героем выступал этот самый летчик. Валерка каждый раз приукрашивал свой рассказ новыми подробностями, слушатели вежливо молчали, но однажды монолог слишком затянулся, и слушатели покинули комнату в студенческом общежитии, недоуменно пожимая плечами.
– Машка, зачем тебе этот Испанский летчик? Ты замуж хочешь? Гнездышко свить? Так ты посмотри на него, какой он муж! Он же идиот! Послушай, давай мы найдем тебе мужа, а? Хочешь?
Я мучалась от этих разговоров, отнекивалась, отшучивалась. Мне действительно надо было замуж и срочно. После смерти деда, мать, приехавшая на его похороны, устроила истерику. Она требовала немедленного замужества.
– У тебя остался последний год! Закончишь институт. Пойдешь на завод, а там сразу какой-нибудь женатый объявится!
– Мама!
– Молчи! Я знаю! Будешь всю жизнь в любовницах!
– Мама!
– Что, мама, что?! И этот твой Вадик опять тебе звонит. Свяжешься с этим подонком, он тебя и нас в могилу загонит!
– Он мне не звонит!
– Молчи! Мне бабушка все рассказала!
– Так ведь это бабушка с ним разговаривала, не я. Мы не общаемся.
Мать плакала, шумно хлюпая носом, голос дрожал и срывался на крик.
– В общем так: если замуж не выйдешь, к нам с отцом можешь больше не приезжать!
– Ты хочешь, чтобы я вышла замуж? – Я боялась этих ее слез, я боялась ее слов, ее страха, доходящего до ненависти.
– Да, хочу!
– Все равно за кого? – уточнила я.
– Все равно!
– Хорошо.
Валерка был первым после того ночного разговора, кто сам пришел с распростертыми объятьями – жениться. Мы были знакомы чуть больше двух месяцев.
Валерка спился быстро. Два года я жила с ним, сама не знаю зачем. Все никак не решалась уйти. С самого первого дня – нашей свадьбы, когда проснувшись утром в Валентининой квартире, я лежала на старом, еще дедовом диване и, глядя в потолок решала что лучше: сбежать в никуда, или прыгнуть с балкона; с самого первого дня я знала, что загнала себя в угол, и биться мне теперь в этом углу, как пойманной в паутину мухе. Паутина была липкой, густой и привязчивой, а паук в моей голове шептал: «Куда ты пойдешь? Кому ты нужна? Сиди и радуйся, что хоть кто-то взял!». Я пыталась, но радости не было.
