Марафон нежеланий - Катерина Ханжина

то считай, выйдешь из джунглей живой. Стань голосом того поколения снова. С твоим жизненным опытом тебе и сейчас есть что сказать.

– Я… Да, наверное, это то, что мне нужно сейчас.

У Ангела Смертина был фан-сайт. Он и сейчас существовал. Правда, превратился в ностальгическое место – на форуме обсуждали не Ангела, а вспоминали те годы, искали каких-то знакомых с ядовито-коктейльных попоек, пытались привлечь внимание к своим стихам или граффити, да даже обсуждали стильные хипстерские кофейни. Но Адам предложил работать не с этим сайтом, а с его. Мол, там не поверят какому-то анониму, тем более что доказательств, кроме той фотокарточки, нет. А ему, как главному андеграундному творцу и учителю, поверят.

– Я знаю всех, – сказал Адам и подмигнул.

– Даже Бэнкси? – спросил Антон.

Адам только безразлично пожал плечами.

На следующее утро мы второй раз за все время получили свои телефоны. Честно говоря, я почти не вспоминала о том, что несколько недель назад было продолжением моей правой руки. Но вот Лина была очень возбуждена. Может быть, хотела похвастаться предстоящей публикацией на сайте «Джунглей», а может быть, дома у нее остались работы, которые она хотела опубликовать.

Среди сообщений в моем телефоне было:

Криво набранная мамой эсэмэска: «ПОЗвони Мне, Когда Сможешь!»

Множество коротких сообщений от Саши, типа: «Уверен, ты выглядишь как каникулы» или: «Посмотри: море, волны, небо. Возможно, жизнь – печальная штука, но она прекрасна».

Два сообщения от одногруппницы, с которой я сидела и делала групповые практические задания: «Привет! Ты заболела?» и «Приветики! Я буду делать работу с Аленой. Ты не обидишься?».

Я рассмеялась. Обижусь, ага, конечно. Вообще, нас сложно было назвать даже приятельницами, нам просто было удобно вместе. Ее подруги по селу поступили в другие вузы, ну или ПТУ, я не знаю. Кроме пар и общих заданий, мы с ней не общались.

Меня просто передергивало от всех ее деревенских словечек. Например, когда она говорила про мои синяки под глазами: «Гулеванила всю ночь?» Или называла месячные «праздниками» (какие, на хрен, праздники, серьезно?).

Сейчас, под жгучим солнцем, с видом на густую дымку на горизонте, все из прошлой жизни казалось таким бессмысленным, пустым. Те люди были для меня какими-то бездумными существами, без вкуса и изящества в проживании своих будней. Кроме Сашки, конечно. Но и он сейчас был так далек. Ему никто не был нужен, чтобы наслаждаться жизнью, и он не стремился превратить ее в произведение искусства. Только болтал и болтал.

Я разозлилась на себя за эту мысль. Ведь он – мой единственный друг. А потом вдруг поняла, что уже нет, не единственный. Опять же, мы просто были очень удобны друг другу. И я сбросила вызов, не дождавшись гудков. Только коротко написала: «Когда мне нефантастически хорошо, я ухожу. А здесь я бы хотела остаться навсегда».

Маме я все-таки позвонила:

– Да, жарко. Да, купаюсь каждый день. Да, фрукты ем. Да, все хорошо. Да, точно. Через неделю позвоню.

Но мне не хотелось больше связываться с кем-то из той жизни.

Лина горячо пыталась в чем-то убедить свою маму:

– Это сейчас самое важное для меня! Ну, пожалуйста, это правда нужно! Нет, я чиста. Это для публикации.

Под конец она приторно сладко прокричала:

– Спасибо! Мамочка, ты лучшая! – и чмокнула айфон.

Или Лина хороший манипулятор, или родители боготворят ее. Она, сияя, кивнула Адаму, он в ответ кивнул ей.

Удивительно, как человека меняет улыбка. Сейчас это была не мрачная девушка со сжатыми в тонкую полоску губами, режущими скулами и ершистым взглядом. Глаза искрились, как море под полуденным солнцем, и как будто стали больше. Открытая улыбка в сочетании с коротко стриженными волосами делала ее похожей на раскрепощенных и желанных женщин из романов Фитцджеральда. Ей бы мундштук с сигаретой, повязку на голову с белым пером, нитку жемчуга до пупа, платье с заниженной талией – вечерами она бы чередовала чарльстон с шампанским из бокалов-креманок.

Свободное время мы все чаще проводили в тени нашего сада или в домиках. Море уже не было таким пленительным, скорее, просто приятной декорацией, которая не нуждается в осязании, достаточно просто смотреть.

Наибольшее удовольствие я получала от наших разговоров – ленивых, иногда абстрактных, иногда слишком пафосных. Обычно они начинались с какой-нибудь очаровательной глупости или красивого замечания о чем-нибудь.

– Мне снились словосочетания Набокова. Они были как карамельки – можно долго-долго обсасывать, а после оставалось такое приятное послевкусие, – описывала я свою пятнадцатиминутную дрему на медитации.

– Как-то во сне я украла лунную дорожку с неаполитанской картины Айвазовского, – серьезно продолжала Рита. – Положила ее в ладошки и несла, расплескивая. Она была такая прохладная. После того как вся лунная дорожка вытекла, ладони продолжали светиться.

– А мне недавно приснилось, что я заблудился в книге. Бегаю по космическому кораблю из какого-то фантастического романа и ищу номера страниц. А они попадаются не по порядку, и я так боюсь ничего не понять, – рассказывал Лёва, отдирая с обгорелых плеч куски мертвой кожи и разбрасывая их по крыльцу творческой мастерской.

Так мы готовились к вечерней беседе.

Утром Адам сказал нам, что нет ничего плохого в том, что мы дремлем на медитации. Но и из этого надо вытаскивать что-то полезное. К вечеру мы должны были воплотить образы из своих сновидений. Для этого нам дали целый день свободы.

Но время здесь имело какую-то свою плотность и скорость. Оно было вязким, практически каждый момент ощущался протяжно и максимально долго. Но в сумме эти моменты пролетали: раз, два, три – и уже вечер.

Я до каждого микрокадра видела наш разговор сейчас: мы с Ритой, Савой и Лёвой сидим на крыльце, уворачиваемся от ДНК Лёвы, лениво, но с интересом слушаем друг друга; Антон на своем любимом месте – лежит в гамаке, наблюдает и ждет момента, чтобы кинуть в нас безразличным комментарием; Лера лежит на крыльце их с Линой домика и разрисовывает майку Лины, покусывает колпачок маркера и мечтательно разглядывает теневой узор на своей руке; Лина возбужденно рисует эскиз татуировки – «Я хочу оставить что-то на память о прошлой ночи».

Все происходит так неспешно, что можно писать картины, не боясь, что модель пошевелится или свет поменяется. Но потом смотришь на часы, и оказывается, что прошло несколько часов.

– А у вас есть какое-то определенное место, незнакомое вам в этой жизни, но постоянно являющееся во снах? – спросил Антон неожиданно заинтересованно и живо.

Иногда его наблюдение за всеми вызывало у меня паранойю. После отъезда Насти и Маши