Новаторы - Ю. Кулышев

Вся деревня радостно встречала возвращение красных. Наступила новая пора.

Конечно, не все сразу пошло хорошо. И у нас дома не все было гладко. Правда, зимой 1919 года отец купил лошадку — помог комбед. Сами начали вести хозяйство. Вскоре отца избрали председателем сельской кооперации, и весь 1920 и 1921 годы я жил при отце, помогал ему в хозяйстве. Но вот голод 1921 года опять выбил нас из колеи. Есть было нечего, топить было нечем. Вместе с отцом мы уходили в лес рубить дрова и этим зарабатывали себе топливо. Работая в лесу, в сырости и холоде, отец тяжело заболел и летом 1922 года умер.

Не успели мы опомниться от тяжелой утраты, как в том же году, осенью, умерла мать. Остался я с двумя сестренками. Старшей было восемнадцать, мне шел семнадцатый, младшей было десять.

Чтобы существовать, в 1923 году батрачил на кулацкой мельнице. Летом кулацкий хлеб косил, убирал, молотил, а зимой в конюшне, да еще хозяин заставлял самогон варить ему. Плата была — харчи и три рубля в месяц. Проработал я у кулака более трех лет. Про учение, про книжки и говорить нечего было.

Узнал как-то хозяин о моей мечте иметь свою лошадь и говорит: «Работник ты хороший, старайся, я тебе отдам коня по своей цене». У меня тогда рублей пятнадцать денег было накоплено, отдал их ему в задаток. Он год или больше деньги за коня с заработка удерживал и в конце концов надул меня.

В 1926 году я вернулся домой к сестрам. Стал помогать им в хозяйстве. Родной брат моего покойного отца, Василий Варламьевич Стаханов, помог нам засеять землю. Вместе с ним мы и убирали. Но эта жизнь не удовлетворяла меня. Я искал чего-то лучшего. Долгие ночи не спал, думая, как быть, что делать дальше? С чего начать жить? Мне шел уже двадцать первый год, а одеться не во что, стыдно показаться на людях.

Вот Тогда и родилась у меня мысль пойти на шахту. Трудно было оторваться от земли, но ничего не поделаешь.

В Кадиевку на шахту «Центральная-Ирмино» я попал не случайно. Там в 1927 году уже работало до тридцати моих земляков: Зибаров, Малыхин, мои однофамильцы Петр и Роман Стахановы и другие. Они-то и посоветовали мне поехать в Донбасс. Говорили: «Шахта не кулак, а дело государственное. Заработки хорошие, и жизнь другая».

И вот в 1927 году, в марте я приехал на шахту «Центральная-Ирмино». Приехал в лаптях, сундучок за плечами. Расчет был нехитрый — подработать за лето деньжат, скопить — вот тебе и конь (мечтал я о белом в яблоках…), а земли Советская власть дала вволю.

Вышел из поезда и направился к земляку Стаханову Роману, который жил со своей матерью. Переночевал там, а наутро пошел в наряд. Скажу откровенно: шахты я боялся страшно и все припоминал слова деда: «Шахта — это каторга. Убьешь силу свою зря, пропадешь…»

И вот я еду на шахту… Вижу, как из труб валит дым, и думаю, что эти трубы из самой глубины шахты идут и что там приходится работать все время в дыму.

Обратился к нескольким начальникам участков с просьбой принять меня на любую работу. Мне отвечали: «Приема сейчас нет». Пару дней толкался среди шахтеров. Настроение было поганое. Но тут я приглянулся начальнику участка «Бераль-Запад» Туболеву. Мне шел двадцать второй год, парень я был рослый. Это, наверное, понравилось Туболеву. Он дал мне приемный листок, и я пошел оформляться.

Послали в больницу. Врач осмотрел меня и признал годным. В личном столе взяли мои документы. Зачислили тормозным. Квалификация, признаться, никудышная, но я согласился. Пошел в ламповую, получил там номер, который прикрепил к гимнастерке булавкой, и желанную лампу.

Послали меня работать в напарники к Роману Стаханову. Он служил коногоном.

Иду в надшахтное здание. Одет я был не как все шахтеры, а так, как приехал из родной деревни: в белых полотняных брюках и в пеньковых лаптях с длинными бечевками. Теперь таких не увидишь. Но и тогда надо мной стали смеяться. Свистят, тюкают, а особенно девчата-откатчицы. Приехал, мол, барин в белом костюме.

Сел в клеть. Раздались сигналы рукоятчика, и клеть опустилась. В животе почувствовался холодок. Пригнул голову, весь съежился и жду чего-то страшного. Казалось, что мы проваливаемся. Потом забило дыхание и почудилось, что я лечу вверх. Но вот мелькнул свет, послышались голоса, и клеть остановилась.

Попал в освещенный рудничный двор — квершлаг. Пошел с группой шахтеров. Вскоре мы очутились в темном коридоре — штреке. Светили лишь наши лампочки. Временами спотыкаюсь, попадаю в водосточную канавку. Местами глубокие лужи. Навстречу со свистом пару раз пронеслись коногоны.

Пришел с напарником на конюшню. Он взял своего вороного коня Красавчика. Я увидел много лошадей и сразу успокоился. Лошади мне были близки, дело знакомое. Возле ствола стоял ящик, откуда Роман взял сцепки, а я тормоза. Удивила меня шахтная упряжь. На лошади — масса железа, все звенит, гудит.

Запрягли коня, прицепили шесть порожних вагонеток и поехали по коренному штреку на участок: «Бераль-Запад». Все бы уже хорошо, да вот не ладилось с лампочкой. Тогда на шахте были допотопные лампы Вольфа. Через каждые несколько минут лампа потухала оттого, что я не умел держать ее как следует. То и дело бегал к лампоносу менять лампочку. Приходилось идти по штреху в темноте, ударялся лбом о верхняк, искры из глаз сыпались.

Тормозной работает с коногоном на пару. Его обязанность при быстром ходе с уклона партии вагонеток (груженые вагонетки называют в шахте «партией») тормозить их. Для торможения употреблялись обыкновенные деревянные палки, желательно дубовые, или кусок железной трубы. Наша работа состояла в том, чтобы, как говорится, «вставлять палки в колеса». Тормозить нужно, во-первых, для того, чтобы быстро идущая партия не била по ногам лошадь, и, во-вторых, когда партия подходит к стволу, чтобы она не столкнулась со стоящими впереди вагонетками. Работа тормозного хотя и простая, а приходится глядеть в оба.

Когда я пришел в шахту, еще существовала старая, нетоварищеская привычка разыгрывать новичков. Вот вагонетка сошла с рельсов. Чтобы ее поставить на место, надо лечь в нее, поднять ноги и, упираясь ими в потолок, спиной перегибаясь, передвигать вагонетку. Это называется сделать «лимонадку». Когда у меня впервые забурилась партия, мне сказали, чтобы я пошел к стволу и принес… «лимонадку». Не зная, что