Вечные предметы - Тамара Яблонская

– Как сюда попала?

Новенькая подумала, зачем говорить, если всё уже далеко. И помнит она, как сквозь дым. Как ночью стреляли и горел дом, как в огне остались убитые родители, а ей чудом удалось выбраться на плоскую горячую крышу и незаметно спрыгнуть на темную улицу. Ехала-бежала через всю страну к дяде в О. на север, а тот привез ее сюда.

Не сказала ни про огонь, гудящий за спиной, ни про, кажется, навсегда поселившиеся в ушах и мучающие по ночам стуком колес поезда. Про другую беду тоже умолчала, а может, ничего больше и не было. Может, набрехал народ. Что им стоит.

– В Душанбе шла война. Вы, наверно, слышали… – непривычно укорачивая гласные, сказала она.

Генка важно кивнул. В зоне был у него кореш родом из этого Душанбе, столицы то ли Киргизии, то ли Казахстана. Он знал тридцать три способа, как можно легко и быстро разбогатеть, и Генка заучивал их наизусть. Но распространяться об этом он тоже не стал.

Дни шли. Однажды сереньким неприметным днем, когда, стоя в дурацких позах с ломами в руках, под громкие команды Иванова дружно рихтовали кривые рельсы, с товарняка спрыгнул Урванцов. Он отряхнул форму, выдержал многозначительную паузу и обратился к Генке:

– Ну что? Не успел до дома добежать, а уже делов натворил? Собирайся!

Генка коротко засмеялся и оглянулся на бригаду, а Поля крикнула:

– Брось, Урванцов, свои шуточки! Он же только появился.

Милиционер покачал головой.

– Какие шуточки, ребята? В К. большая кража, вышел специалист на волю.

Он повернулся к Генке: «Как тебе, железки надевать или сам пойдешь?»

Генка что-то буркнул, и они пошли, конвоир и конвоируемый, а с виду – просто два мужика. Правда, один в форме, а другой так. Уехали на том же бесконечном товарняке, с которого Урванцов только что соскочил и который его исправно дожидался.

Комментариев почти не было. Половина бригады решила, что милиция зря не явится. Другие сомневались: мало ли что Урванцов, бывают и ошибки. Сам же Генка не проронил ни слова и даже не оглянулся.

О нем не то что забыли, но перестали говорить. Новенькая и подавно: глядела исподлобья, молчала как всегда. Погрустнела, правда, еще больше.

Потом оборвались последние дожди и настала зима. Работы уменьшилось. Изо дня в день только расчищали от снега пути да разгружали все реже приходящий уголь или кирпич. В поисках заработка народ разбежался, кто в леспромхоз, кто в поселки покрупнее. Остались те, кому ничего не светило, – безрукая Поля, Кека да молодая необученная публика. Иванов беспокоился, что до весны уйдут и эти. Теперь всем на все наплевать.

Новый год встречать было некому. По старой традиции открыли замороженный вагон с полуистертой надписью «Клуб». В углах висела густая паутина и пахло пылью. Чисто убрали, протопили печку, поставили елку. Для чего взрослым людям елка, никто не мог объяснить. Но без нее Новый год стал бы обычной пьянкой.

Посидели за столом, поели жилистого, отдающего прелью зайца. Иванов накануне застрелил, а Поля потушила. Она хорошо готовила, и если бы не рука, не ворочала бы сейчас кирпичи да шпалы, а колдовала в благополучном белом колпаке над послушно урчащими котлами.

Выпили разбавленного спирта, а дамы – веселой рябиновой наливки, причем, несмотря на все просьбы, новенькая не проглотила ни капли. Грустно смотрела на всех. Думала о своем. Ей было о чем думать. Байрамов не пригласил даже на Новый год. Теперь она была не нужна никому.

Как в старые времена, устроили танцы под магнитофон. В середину вышла молодежь. Но по мере того, как убыстрялся ритм и громче гремела музыка, все, кроме новенькой, сорвались кто вприсядку, кто в чечетку, кто во что горазд. Стремительно кружилась и стучала каблуками Поля, оглушительно, яростно стучала, как будто затаптывала что-то ненавистное.

Когда разошлись, и мастер, водя непослушными руками, вешал на клубную дверь тяжелый амбарный замок, кто-то из девчонок, громко топая по скрипящему снегу, пробежал мимо к его вагончику.

– Ты куда это среди ночи? – окликнул Иванов.

– Максимыч, идите скорее! Таджичка Кеку зарезала!

– Как это зарезала?

Мастер с удивлением отметил свой глухо зазвучавший голос.

– Не знаю, кажется, приставал! Наши на станцию побежали…

Новенькая сидела в холодном тамбуре, уронив голову на руки рядом с затянутым коркой льда ведром воды. Иванов удивленно уставился на тонкую детскую шею.

Испуганные девчонки толпились в комнате. Тускло горела лампа. Непривычно беспомощный и бледный Кека лежал в неудобной позе на кровати и редко дышал. Его почему-то никто не спасал.

– Вот этим она его, – показал кто-то на блестящий предмет рядом с Кекой. Это был запачканный чем-то темным маленький кинжал с игрушечной рукояткой, рассчитанный, вероятно, на женскую руку. Турецкий, подумал Иванов. Сейчас все турецкое или корейское.

– Замерзнешь, пойдем ко мне, – резко позвала в тамбуре Поля. Она всегда говорила резко, иначе уже не умела.

Новенькая не ответила.

Мастер топтался, не зная, что предпринять.

– Луговую позвали?

– Сразу, – объяснил кто-то, – а что с нее толку? Она только по гриппу спец.

– Ну, не скажи, – слабо запротестовал мастер, – все-таки врач.

Но поглядев на закатившего глаза Кеку, засомневался. То был тяжелый случай.

Луговая, запыхавшись, прибежала в наспех замотанном платке и с большой хозяйственной сумкой. Попросила всех удалиться и не мешать. Голос ее дрожал, но она решительно вытащила из сумки какие-то ампулы, пакеты, бинты, одноразовые шприцы и занялась раненым.

К тому времени, когда на санях подкатил Урванцов, она уже почти кончила. Велела закутать Кеку в одеяла, завязать под подбородком шапку и перенести осторожно в сани. Пока несли, чуть не выронили на скользкой деревянной лестнице, такой оказался тяжелый.

В вагончике остались Урванцов и новенькая. Они разговаривали наедине, так приказал Урванцов.

Остальные не отходили от двери. Чтобы не замерзнуть, мастер с Полей прохаживались взад-вперед, далеко не отходя, вдоль высоких сугробов по обеим сторонам улицы.

– Вот несчастье. Посадят теперь. И жизнь, считай, кончена, – сказал Иванов. – Зачем ей это?

– А зачем кому всё? Идем лучше ко мне, выпьем, – зло сказала Поля.

– Пошли, – охотно согласился мастер. – Если будем нужны, найдут.

Сбросив в тепле полушубки, открыли привезенную еще летом из города водку, бережно хранимую к полиному дню рождения.

Пили морщась, без всякого желания, просто потому, что так требовала ситуация. Скорей заедали солеными рыжиками, даже не чувствуя их отменного вкуса. И молча наливали еще.

Возвращение

Словно спасаясь от пожара, девчонки быстро выключили технику, выгребли из шкафа куртки и плащи и веселые выскочили на