Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

гостиную, вернулась в те времена, когда не было нацистов и гетто и все они просто жили своей хорошей жизнью. Сегодня был еврейский праздник Рош ха-Шана – Новый год, – и Альма Розе, руководитель оркестра Биркенау, предложила сыграть для заключенных, раз уж у них нет традиционных пирожков или глазированных медом яблок. Ана понятия не имела о церемонии, но музыка стала для нее истинной радостью.

По блоку 24 разносились восхитительные звуки скрипки. Ана вспомнила, как Бартек играл на своей старенькой скрипке. Он не был так талантлив, как Альма Розе, профессиональный музыкант из Австрии, ставшая узницей, поскольку еврейская кровь значила больше таланта. Но Бартек играл с душой. Ана вспомнила улыбку на его лице, когда смычок его летал над струнами все быстрее и быстрее в любимой жиге. Мальчишки всегда боролись, чтобы сесть к нему поближе.

Все они были талантливы. Все они талантливы, тут же поправила она себя. Прошло восемь мучительных месяцев с того дня, когда она в последний раз видела своих прекрасных мальчиков, но она отказывалась верить, что они погибли, и постоянно думала о них. Длинные пальцы Брона идеально управлялись как с клавишами рояля, так и со скальпелем хирурга. Сандер обожал свою флейту, а маленький Якуб научился играть на гитаре – этот старый инструмент достался Бартеку от отца. Ана тут же поправила себя: Якуб больше не «маленький» – и это хорошо, потому что ему понадобится вся сила взрослого мужчины, чтобы пережить эту войну.

В лагерь доставили русских заключенных, и стало известно, что на востоке немцы терпят поражение. В последней посылке Бартека было письмо – цензура так его исчеркала, что оно превратилось в набор бессмысленных союзов, но ему удалось спрятать записку в маленьком печенье. Когда Ана его получила, печенье раскрошилось, но зато стало непривлекательным для алчной почтальонши, а внутри сохранилось главное – записка, полная слов любви и надежда: «Держись, дорогая, мы побеждаем».

Ана не представляла, стоит ли прислушиваться к слухам, вечно курсирующим в лагере, но Бартеку можно было доверять. Да и они сами видели, что ситуация меняется.

Осенью 1943 года в лагерь стали доставлять русских из городов и деревень, захваченных во время отступления, а не наступления. Каждый день погибали тысячи солдат вермахта. Ана радовалась этим новостям, а потом упрекала себя: добрая христианка не должна радоваться смерти людей, к какой бы нации они ни принадлежали. И все же трудно было не радоваться известиям о поражении нацистов – только это могло спасти их из Биркенау.

Скрипка запела вновь, уверенно и ярко на фоне остальных инструментов. Оркестр собрали вскоре после организации лагеря, но Альма Розе стала руководить им лишь в последний месяц. Оркестр увеличился, и музыканты в нем собрались очень талантливые. Эсэсовцы любили устраивать концерты по воскресеньям. Некоторые узники ненавидели музыкантов – ведь они играли для нацистов. Альтистка из Югославии, которая на прошлой неделе родила, призналась Ане, что соседки по бараку избивали, пинали и плевали в нее за то, что она согласилась играть для немцев. Но это был единственный способ спасти свою жизнь и жизнь еще не рожденного ребенка. Они спрятали ребенка в футляр альта, и она вернулась в музыкальный барак. Ане оставалось лишь молиться, что привилегии, которыми пользовались музыканты, помогут ей спасти ребенка. Хотя она сильно сомневалась. «Пресвятая Мария, Матерь Божия, прошу, сохрани моих сыновей живыми, где бы они ни находились».

Пальцы потянулись за четками, но встретили лишь грязные складки юбки. Во время дезинфекции она потеряла четки. Наоми обещала найти другие, но пока ей это не удавалось. Она посмотрела на девушку, лежавшую на нарах между ней и Эстер. Был вечер, она уже вернулась из Канады и проскользнула в блок 24, как часто делала. Греческие евреи находились в блоках 20 и 21 вместе с русскими, но почти все несчастные соотечественники Наоми умерли от тифа, голода или абсолютного отчаяния, и ей было трудно там находиться. Мала пыталась устроить ей перевод, но на это требовалось время. Наоми присоединялась к Эстер и Ане при любой возможности. Иногда к ним приходила и Мала – они весело болтали на немецком или польском и даже пытались учить родной язык Наоми, греческий. Мала обожала учить языки, ей нравились люди, хотя поговаривали, что особенно ее привлекает молодой Эдек Галиньский, опытный механик, который работал в гараже.

– Это правда, Мала? – постоянно спрашивала ее Наоми. – Ты влюбилась?

Мала опускала глаза и отвечала:

– Насколько это возможно в Биркенау!

Но по ее улыбке и румянцу на красивых щеках все понимали, что такое действительно возможно, и радовались за нее.

Но в последнее время Наоми стала меньше интересоваться «романом» Малы. Ана следила за ней с беспокойством. Она стала рассеянной, утратила свою очаровательную беззаботность. Ана была рада, что музыка явно радовала девушку. Она приобняла ее, и Наоми вцепилась в ее руку с такой силой, что Ана испугалась за свои старые пальцы.

– С тобой все хорошо, Наоми? – шепнула она.

Девушка немного расслабилась.

– Моя мама играла на скрипке.

– И мой муж тоже.

– Ты скучаешь по нему?

– Каждую минуту.

– Наверное, это хорошо… – Ана нахмурилась, а Наоми пожала плечами: – Иметь мужа и скучать по нему.

Ана не сдержала улыбки: юная гречанка всегда смотрела на мир самым необычным образом.

– Наверное, да. Ты тоже когда-нибудь это узнаешь, Наоми.

– Конечно, – кивнула девушка, но опустила глаза.

Ана хотела поговорить с ней, но оркестр подошел к финалу увертюры, и было бы невежливо болтать. Она откинулась назад и вновь погрузилась в музыку, стараясь впитать каждую нотку. Когда увертюра закончилась, все невольно зааплодировали. Ана даже удивилась, что ее руки еще помнят этот знак благодарности и признательности. Она посмотрела на альтистку. Та поймала ее взгляд и коротко кивнула. Ребенок был еще жив, и это хорошо.

– Встать перед нарами!

Все вскочили и с опаской смотрели на дверь. По вечерам эсэсовцы обычно сидели в своих теплых, комфортабельных домах, пили украденное спиртное. Даже Клара пришла слушать музыку. Но сейчас она вскочила встречать гостей. Сердце Аны упало – она узнала Вольф и Майера, двух эсэсовцев, которые приезжали за младенцами для программы с издевательским названием «Лебенсборн». С тех пор она их не видела и надеялась, что они потеряли к ним интерес. Но вот они снова вышли на охоту.

Ана увидела, как альтистка выскользнула из двери, а еще одна молодая мать крадется в дальний угол барака, чтобы спрятать ребенка в темном месте. Для тех, кто находился ближе к дверям, спасения не было. Клара и Пфани выстроили их в шеренгу с детьми на руках. Дети были трофеем, и победители хотели его получить.

– Они выглядят какими-то болезненными, – недовольно скривился Майер.

– Вас это удивляет? – резко ответил ему кто-то.

Ана обернулась, и увидела, как Эстер, уперев руки в бока, выступила вперед. В ее глазах горел странный, яркий огонь. Все ее истощенное тело дрожало от ярости. Беременность ее стала явно заметна. По ночам она баюкала живот, тихо разговаривала с ним в темноте и давала душераздирающие обещания: «Я уберегу тебя, мой маленький. Я верну тебя папе. Я покажу тебе мир. Не этот мир, а настоящий, большой и красивый». Ана никогда не спрашивала, как подруга это сделает, а лишь прижимала ее к себе, гладила