Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

— Это мой господин, — сказал человек, и девочка, глядя на камин и продолжая двигаться, врезалась в ногу застывшего Эдгара. — Барон фон Кониг.

Вместо того, чтобы ответить, Эдгар прежде всего икнул, вызвав на себя быстро тяжелеющий взгляд господина Валдо.

— Что здесь творится? — послышался деревянный голос Эдгара. — Какой-то ритуал?

Рука его поднялась, чтобы осенить крёстным знамением — сначала себя, потом Валдо, который, поморщившись, неохотно перекрестился следом, и, наконец, принялась бесконтрольно крестить всё вокруг, так, будто зала на глазах Эдгара быстро заполнялась бесами.

— Никакого ритуала, — сдержанно ответил провожатый. — Он перед тобой целиком. Точнее, всё, что от него осталось.

Сначала Ева заметила только вазу с печеньем на столе, и рядом ещё одну — с орехами. Высокие спинки стульев свет из камина превращал в руки, тянущиеся за яствами. Внизу валялись обглоданные дочиста кости — кажется, на время пиршества сюда запускали собак. Ева бы не отказалась побыть собакой у богатеев. Только, чур, какой-нибудь чистокровной, чтобы брали с собой охотиться на кроликов и фазанов, чтобы быстро бегать и уметь дышать, вываливая язык.

По другую сторону стола, словно одинокая сосна посреди луга, высился стул, отличающийся от соседей немалым ростом, узким сиденьем с подлокотниками и даже подставкой для ног. «Стул для детей», — подумала Ева, попутно жалея, что у неё никогда не было такого стула. Хотя, в хибарке её родителей такой предмет мебели был бы сочтен лишним: появись он вдруг, скажем, от какого проезжего маленького лорда, который задумал бы подарить его понравившейся девочке, отец тут же пустил бы его на дрова.

Но не это главное. А то, что на детском стульчике, в облаке пышной седой шевелюры, которая, как будто бы, сама являлась источником рассеянного света в зале, восседала голова. Ева, осознав, наконец, всё неправдоподобие открывшейся ей картины, хотела вскрикнуть, как любая порядочная девчонка, но язык провалился в глотку.

Валдо наклонился к голове, сказал:

— Господин барон, ваша светлость! Это есть цирюльник, который недавно прибыл в город. Возможно, он сможет помочь в вашем положении.

Ева растерянно улыбалась — она уловила знакомые нотки. Нет, при ней ещё никто никогда не разговаривал с отрубленной головой, но таким голосом могут разговаривать, например, с детьми, когда хотят внушить им что-то важное. Так мамы разговаривают с детьми, а бабушки — с внуками, которые слишком уж много шалят и заслуживают, чтобы задницу их пересекла пара-тройка алых полос.

Эдгар, открывая и закрывая рот, как рыба, провёл последние секунды, пытаясь вспомнить, в каком порядке нужно складывать слова. Наконец, он сказал, заикаясь и хрипя:

— Спрашиваю я, не результат ли это некоего ритуала? А может, богомерзкого фокуса? Я видел, как один фокусник распиливал мальчика, бывшего у него в услужении, пополам, а потом ещё заставлял ухо вырасти у него на пятке.

— Ты говоришь о какой-то чёрной магии, цирюльник, — поморщился господин Валдо, — не хочу ничего об этом слышать. Нет, ему просто отрубили голову. За слишком истовую веру в Господа, представьте себе.

Мужчины одновременно осенили себя крестным знамением.

Голова выглядела не настолько пугающей, как могла бы. Страха, который нагнала бы себе Ева, скажи ей кто, что несколько минут спустя она предстанет перед отрубленной головой, оказалось бы куда больше, чем девочка обнаружила в себе сейчас. Ну, голова. Ну и что? Крови нет, под обрубок шеи подложена пурпурная подушка. Тонкий обруч прихватывает волосы, прижимает их к вискам. Разве что это выражение… распахнутый рот, глаза, похожие на два чёрных озера. Вздёрнутые, как будто на ниточках, брови. Впалые щёки. Когда кто-то кричит — от всей души, исторгая из себя крик всем существом, как младенец, который не умеет ничего, кроме как кричать, — на лице появляется такое выражение. Ева повидала в своей жизни достаточно младенцев — у соседей постоянно кто-то рождался, — но первый раз она находила между лицом взрослого и маленького ребёнка столько сходств.

Чего здесь не хватало, так это самого крика. Не удивительно, голова была мертва.

— Он как будто бы кричит, — прочистив горло, сказал Эдгар.

— Именно, — сказал Валдо. Выдающийся его нос опустился, будто клюв коршуна, нацелившегося на добычу. Казалось, мужчина избегает бросать прямые взгляды на своего господина. — Всё время, с того момента, как буйную голову моего барона отделили от тела.

— Так зачем ты с ней разговариваешь, богохульник? Душа этого человека, его, если угодно, светлости, принадлежит теперь Господу, и никому больше. Так же и слух, и речь его, и разум.

Голос Эдгара тоже стал похож на крик, и Ева шарахнулась от цирюльника, как от милой лохматой собаки, обнажившей вдруг зубы. Всё вокруг как будто ждало этого крика, пусть даже исторгнутого из совершенно других уст: столовое серебро звякнуло на столе, где-то среди мебели беспокойно завозилась крыса. Огонь, казалось, добавил в трескотню толику насмешки, и Ева не рискнула бы предположить, к кому та была обращена.

Господин Валдо скорчил мину. Нарочито медленно, будто насмехаясь над речами Эдгара, уничтожая их, стирая факт их произнесения с полотна бытия, он повернулся к голове, склонился в полупоклоне и сказал:

— Если вы не возражаете, господин барон, мы с лекарем отойдём и обсудим подробности вашего выздоровления. Впрочем, вы не можете возразить. Поэтому просто доверьтесь мне, как своему старейшему и единственному не выжившему из ума, как Бернард, слуге. Я пекусь о вашей седой голове… и о вашей душе, до которой, как утверждает этот неразумный, никак нельзя докричаться. Скоро он поймёт, что ошибается.

Словно клещами взяв Эдгара за локоть, Валдо отвёл его в противоположный конец зала, где усадил на один из обитых чем-то мягким, резных стульев. На Еву никто не обращал внимания, поэтому она спряталась в тени стола, сосредоточив внимание на лишённой тела голове. Казалось, что с ней что-то не так: каждую секунду ожидаешь, что чёрные зрачки шевельнутся, и пляска огня в них изменит своё положение.

— Слушай, господин лекарь…

Валдо, при всей его внешней выдержке, явно был немного не в себе. Находясь там, среди теней, он казался Еве огромным комаром с крыльями, сквозь которые, как сквозь густую паутину, проглядывают стены, с ногами, тонкими, как прутики, с длинным хоботком, по которому вот-вот потечёт густая кровь из самого сердца великана.

— Первому встречному я бы не стал такое рассказывать… но ты — особенный, костоправ. Ты многому в мире был свидетелем. Слушай же очередную безумную историю. Может, воды? Вина?