Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

Костоправ покачал головой, и Валдо, расхаживая вокруг гостя и, видно, пребывая в некотором волнении, спросил:

— Слышал что-нибудь о первом походе против неверных, имевшем место девять лет назад? Подозреваю, что ввиду оторванности от больших городов и странного образа жизни (что вижу по твоей одежде), эти новости, облетев три раза в своё время весь христианский мир из конца в конец, могли не встретить на пути твоего уха. Так что? Не слышал?

— Правое моё ухо открыто для всяких вестей, а левое открыто для того, чтобы освободить место для новых, — с видимым затруднением сказал Эдгар. — Может, и слышал.

— Раз так, слушай ещё раз. Мой барон участвовал в первом походе против неверных, который, как тебе прекрасно известно, организовал Клемент второй, да поют ему ангелы на небесах осанну… Мой господин дошёл до самого Иерусалима, разбил головы немалому количеству мусульман, и Бернард был с ним, и с ним почти семь десятков верных людей. Они были в сердце земель, где солнце никогда не заходит, а пустыни могут слизать с твоих пяток кожу в мгновение ока. Где пища есть только верблюдам…. Там, в битве при Солермо, он и лишился своей головы. Точнее, — Валдо скупо жестикулировал, — правильнее будет сказать, лишился тела, а голова осталась. В момент смерти господин мой вопил во всю глотку, и с тех пор этот крик клокочет в его горле. Иногда его можно даже услышать. Если ты потрогаешь щёку или висок, то найдёшь их тёплыми и вроде бы живыми… хотя если ты это сделаешь, мне придётся отрубить тебе руку, как безродному, проявившему неуважение к особе, состоящей в родстве с королевской фамилией. Мышцы лица ты найдёшь напряжёнными, и это отнюдь не мертвенное напряжение. Смахивает на ересь века, верно?

— Слышит ли нас твой господин? — спросил Эдгар.

Недоверие и даже ужас в его взгляде постепенно уступали место неподдельному, живому интересу. Великан сидел, свесив руки между ног, похожий на огромную белую лягушку.

— Я не знаю, — буркнул Валдо. — Но при всём остальном, думаю, не стоит исключать такой возможности.

— А разве… твой лорд, — Эдгар отвесил заискивающий кивок в сторону стола и только потом продолжил: — не гниёт и не разлагается? У любой божьей твари есть жизненные процессы — воистину загадочная штука… но они требовательны, так сказать, к организму целиком. Разве что голова вдруг отрастила себе сердце, и печень, и всё остальное…

— Как видишь. В таком состоянии он уже седьмой год. Только немного усох без пищи.

Девочка подумала, что сейчас этому седоволосому старику в тиаре просто проблематично дотянуться до еды. Ему бы, возможно, не помешал длинный язык, как у лягушки.

У Эдгара в голове было что-то большое и загадочное. Но уж точно не щёчки господина барона. Он смотрел на Валдо свиным взглядом, тем самым, который его маленькой спутнице никак не удавалось разгадать.

— Тогда что я могу совершить для его светлости? — спросил цирюльник.

— Ты сможешь пришить эту голову к другому телу?

Девочка всё ещё пряталась за спинкой стула — для двух человек в зале (трёх, если считать голову) она, кажется, была так же незначительна, как испорченный воздух, и нельзя сказать, чтобы она спешила обратить на себя внимание. Эдгар с минуту задумчиво разглядывал его светлость, потом спросил:

— Почему именно я?

— Почему?

Валдо приподнял бровь. Ева готова была стоя аплодировать театральности, небрежной отточенности этого движения. Если бы, скажем, Валдо был беден — он мог бы работать в уличном театре поднимателем брови, а потом и поднимателем брови на бис.

— Мы долго следили за тобой, — провозгласил он. — Твоё имя на слуху, костоправ, твои умения известны… Я знаю, что вы проезжали Хефен, и…

— Какое?

— Что?

— Какое имя?

Валдо замешкался, и девочка поняла, что он не знает имени Эдгара. И лишь секунду спустя, когда Эдгар вновь заговорил, она поняла, что он вообще ничего не знает.

— Упоминая рекомый Хефен — миновали мы три-четыре дома в полудне пути от города — если это он, то здесь только одна дорога. Ты, слуга своего господина, не знаешь кто я. В первый раз ты увидел меня только сейчас, на улице, среди нищих.

Валдо дёрнул кадыком, отрывисто и совсем не по-благородному. Руки его покоились на поясе, одна — в непосредственной близости от кинжала. Ева готова была уже замерять это расстояние количеством своих пальцев и, если то окажется угрожающе небольшим, постараться стать самым маленьким живым существом на свете, затеряться среди лоскутов пыли и осыпающегося с кочерги, которой помешивали в камине угли, жирного пепла, а потом постараться найти выход наружу, к тёплому носу Господа. В таких страх домах просто обязаны быть потайные ходы!

Эдгар, похоже, ничего не замечал. Он всего лишь хотел знать, каким клином летят журавли. То есть — всё, что Валдо мог рассказать.

Хозяин стоял спиной к Еве, но девочка буквально почувствовала, как поползли вниз его брови.

— Так и есть. Ты снова спросишь, почему я пригласил именно тебя? Тогда я отвечу. Вы только прибыли, вы стараетесь быть незаметными, целиком полагаясь на судьбу. Что ж, судьба вас нашла. Трепещите.

Девочка действительно затрепетала, потому что все это мужчина сказал совершенно не меняя голоса. Дешёвые трюки с голосом и мимикой не произвели бы никакого эффекта — братья частенько пытались напугать её своими крикливыми эмоциональными голосами, разыгрывая перед маленькой сестрёнкой настоящие спектакли. Эдгар же только покачал головой.

— То есть, живыми мы отсюда не выйдем?

— В любом случае, нет. После того, что было сказано и было, несмотря на дивное отличие между правым и левым твоими ушами, услышано.

— К епископу не лежит наша дорога, так же и к городскому смотрителю за порядком. Доноса не будет.

Жесты Валдо оставались мягкими, голос, как в сумраке мерещилось Еве, шёлковой ниткой свисал изо рта.

— Даже если пойдёте — никто не поверит клевете на один из самых уважаемых домов города. И от кого! От бродяги, который вряд ли помнит даже, где родился. В хорошем случае тебе выдадут в качестве награды энное количество ударов палкой. В плохом — что-нибудь отрубят, — он помолчал, разглядывая лицо Эдгара и пытаясь расколоть скорлупу его эмоций. Это было непросто — даже Ева, которая могла претендовать на то, что неплохо знает великана, дивилась, отчего щёки не блестят от слёз, а перед языком вновь не встала непреодолимая заслонка, мешающая словам появляться на свет. — Но, конечно, я не могу позволить, чтобы честь семьи подверглась сомнению. Так что вероятнее всего, вы даже не дойдёте до управителя, церковного совета, или куда вы там собирались. Я прикажу страже вас зарубить, и наш неусыпный Бернард с радостью это сделает. Ну, что скажете?