Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

сильный рисовальщик, сумевший проникнуть и показать русский характер, атмосферу национальной жизни». Илья Репин в 1929 году писал: «Да, это взрослый и большой художник. Особенная редкость – его стиль…»

Летом 1928 года, как вспоминала Ирина, когда они вместе были на даче отца в Сен-Жан-де-Люз, Борис написал маслом один из лучших портретов отца, сидящего у шахматного столика (поколенный, прямоличный, в красной пижаме и белых брюках; в левой руке мундштук с сигаретой). На фотокопии портрета Борис надписал посвящение отцу:

“My first portrait – work for you my dearest father. 29.IX.1928.

St-Jean-de-Lus”30.

Шаляпин с сыном Борисом возле своего портрета, 1928 г.

Шаляпин-отец с гордостью послал отзывы о работах сына и цветную фотокопию портрета И. Е. Репину:

Дорогой мой Ефимович! С сердечной любовью к Вам посылаю эти робкие мазки моего сыняги Бориса. Ф. Шаляпин. 1928.

Илья Ефимович 15 августа 1928 года восторженно ответил Шаляпину:

Достоин своего гениального отца этот молодой богатырь!.. Браво, Шаляпин, браво, Борис Фёдорович – браво! Я бесконечно счастлив и благодарю Бога, что ещё могу радоваться такому дивному созданию… Глубоко очарованный этим новым молодым созданием, приветствую нового гения – чудесной породы. Всегда Вас обожающий Илья Репин. 15 августа 1928 г. Сын мой Юрий в таком же восторге от этого нового создания31.

28 марта 1930 года отец писал сыну:

Дорогой мой Борис, получил я твое письмо. Рад ему очень. Рад, что работаешь. Надо, надо. Если бы ты почитал разные записки великих художников, оставленные ими для поучения, ты увидал бы, как они работали и какая именно была конструкция их работы. Читать надо! Читать надо много! – Надо многое знать! Обя-за-тель-но!!!…

С 1930 по 1935 год Борис участвовал в Выставках Осеннего салона в Париже. За свои скульптуры из дерева в 1933 году в Париже получил Большую золотую медаль. Газеты отмечали успех его выставки, писали, что он многообещающий художник со своими устоявшимися убеждениями. На этой выставке он представил первый свой портрет С. В. Рахманинова (второй он написал за 10 дней летом 1940 года). Его работы стали появляться в газетах. Отец, довольный его взрослением, писал ему:

…Сыняга мой дорогой, Борька мой любимый – посылаю тебе вырезку. Думаю, она тебе сделает удовольствие, может быть, большее, чем даже мне.

Борис Фёдорович написал большое количество портретов отца в жизни и ролях – серия «Шаляпиана» с 1928 по 1934 год, – а также портретов выдающихся деятелей политики и искусства. Не раз делал эскизы декораций для спектаклей отца.

В 1936 году выполнил серию портретов китайских актёров. Иранскому шаху так понравился его собственный портрет, что он пригласил художника в свой дворец на месяц. В 1940–41 годах сделал большую серию портретов артистов «Русского балета Монте-Карло».

С 1942 по 1975 год был официальным иллюстратором еженедельника «Таймс» (рисовал обложки-портреты выдающихся людей мира, за каждую получал $10.000).

В 1975 году в ноябре в интервью о своей выставке на родине32 сказал:

Я всегда любил рисовать. Когда я был ребёнком, мне иногда было интересней сидеть и мазать что-то на бумаге, чем играть с игрушками. Так оно и пошло. Сначала я писал лошадей, потом начал писать людей. А вот цветы и натюрморты я никогда не рисовал. Я почему-то к этому хладнокровен. Люблю рисовать животных, человеческие фигуры. Люблю пейзаж и портрет. Меня интересуют люди. Мужчины бывают очень характерны, женщины – красивы. В портрете я нахожу большую выразительность в смысле показа характера человека. Однажды ко мне в гости пришёл один человек и увидел на стене портрет балерины, который я сделал. Этот человек, очевидно, был психолог, во всяком случае, я так решил, потому что он, не зная этой женщины и глядя на её портрет, в точности рассказал про неё, про её характер. Для меня это было очень лестно. Значит, я это всё схватил и сумел перенести на холст. Я художник-реалист, хотя и допускаю фантазию в реалистическом искусстве. Ведь можно и фантастического дракона написать, но реально. Но когда художник пишет что-нибудь совершенно абстрактное и называет вещь, например, «Лунная ночь», а лунной ночи никакой не видно, то с этим я не согласен. <…>А так как я профессиональный художник, это моя работа, мой хлеб, то должен сам ездить и писать. Отец всегда очень поощрял мои занятия живописью, хотя и был моим строгим критиком. Он всегда охотно мне позировал. Мы сидели и разговаривали, а я писал. Потом мы обсуждали, как идёт работа. Он всегда очень верно критиковал. Вот, говорил, обрати внимание на это, вот тут мне кажется что-то неверным… У него глаз чудный был – ведь он сам очень хорошо рисовал и лепил. Он как-то вылепил свой бюст, который сейчас находится в Москве в Театральном музее имени Бахрушина. Он и меня рисовал, когда я был маленьким, и похоже меня делал, очень похоже. Отец рисовал карандашом, а потом промывал рисунок в молоке – фиксировал. Молоко закрепляет карандаш33.

Открывать на родине свою первую выставку очень волнительно. Наши русские люди ведь врать не будут. Нравится или нет, всегда скажут прямо. Помню свою первую в жизни выставку в лондонском театре «Ковент-Гарден», где пел отец. Стоял там за углом и подсматривал. Вот и сейчас волнуюсь, хотя выставка уже открылась. С Коровиным мы проводили много времени. Он писал рассказы о своей жизни, читая их мне и брату Фёдору. Очень я любил и Рахманинова. У него всегда было хорошо, весело. Я писал его портрет в Рамбуйе, там собиралось много народу, веселились. Сергея Васильевича многие считали человеком угрюмым, хмурым, а он только казался таким. На самом деле очень любил смех, шутки, розыгрыши.

Брат и я, мы оба очень дружили с Михаилом Чеховым. Какой талантище был! Никогда не забуду, как он в Москве Гамлета играл. Не красавца, не героя. Знаете, как иногда монолог читают – станут в гордую позу и громко: «Быть или не быть?» А он сидел и сам себя спрашивал: «Быть или не быть? Вот в чём вопрос». И постановка была изумительная. Но в Америке Чехов не мог играть из-за сильного акцента. Пришлось вместо сценической деятельности открыть актёрскую школу. Прекрасная была школа…

Язык, надо сказать, и для отца был камнем преткновения. Когда он пел по-русски, аудитория его не понимала, а из иностранных языков ему