Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

взрывался, если слышал глупость. К примеру, если я говорил с ним и чего-то не понимал, он сердился ужасно. Но в сущности человек он был добрый и всегда готовый прийти на помощь любому. Знаю, ходили слухи, якобы отец был скупым, любил деньги… Скупым он не был. Просто у него часто просили взаймы, и он нередко отказывал. Что ещё рассказать об отце? Насколько он был ловок в своей профессии, настолько неуклюж, неумел в быту. Так и не смог выучиться управлять своим автомобилем. Но плавал, помню, как бог. Целыми часами пропадал в море. Его ближайшие друзья: Горький, Коровин, Серов и более – Рахманинов.

Когда началась война с фашистами, я был в Голливуде, их нападение на Россию страшно меня потрясло. День и ночь мы, актёры, ловили каждую весть с Восточного фронта и до хрипоты спорили о шансах обеих сторон. Я был всегда уверен, что в конечном счёте Россия выстоит и победит.

В 1959 году я купил квартиру в Риме, но это вовсе не значило, что я «осел», заперся в четырёх стенах. Я продолжал и продолжаю сниматься в итальянском кино. Где только не побывал со съёмочными группами! В Алжире, Марокко, Египте… В кино всякое бывает. Вот в фильме «Имя розы», который, говорят, закупили в СССР, на меня свалились горящие балки. В этой картине, повествующей о средневековье, я играю роль монаха-злодея, который всех отравляет. Сволочь страшная! Так вот, по ходу фильма я бросаю в огонь книгу Аристотеля, выскакиваю из комнаты, и тогда должны обвалиться горящие стропила. Получилось же так, что эти балки сбросили на меня, когда я ещё не покинул помещения. Одно из брёвен трахнуло меня по голове. Искры в глазах, кровь… Но ничего, здесь же рану зашили. Сравнивая американскую и итальянскую школы кино, надо сказать, что в технике американцы выше всех на голову. Пусть это будет самый дурацкий фильм, штамп из штампов, но технически он всегда выполнен чудно. Как актёры, американцы, на мой взгляд, звёзд с неба не хватают. Но у них много актёров-англичан, а эти знают своё дело. Итальянцы же в технике просто дилетанты, но актёры прирождённые. Я снимался у многих режиссёров, но меня всегда поражал Феллини. Вот Марчелло Мастроянни говорил о трудностях в работе с ним. О «трудностях»? Да это сплошной кошмар! Он смотрит на актёров, как архитектор на кирпичи. Он требует от статистов, которых берёт с улицы, чтобы они играли, как профессионалы, а профессионалов ставит статистами. Но он такой милый, очаровательный, что позволяешь ему делать с тобой что угодно. Или вот ещё. «Будешь играть Юлия Цезаря», – слышу от Феллини. Надевает мне парик с огромной копной волос. Тут уж я разозлился: «Разве вы не знаете, что Цезарь был лысый?!» Не отвечая, он прилаживает мне ржавый железный венец: «Не беспокойся, всё равно он свалится, когда тебя убивать будут». Я спрашиваю: где же Брут? А вот, говорит, и подводит ко мне дряхлого старикашку. Я чуть в обморок не упал: «Ведь Брут – незаконный сын Цезаря, и ему было всего 20 лет, когда он сделал его сенатором?!» Феллини немного помолчал, а затем изрёк: «Ну, знаешь, это не доказано, что Брут был его сыном».

Наследие отца

В мае 1979 г., когда Фёдор в четвёртый раз был в Москве с сестрой Татьяной, передавая в дар портрет отца работы К. Коровина и В. Серова, в который раз рассказал историю его создания:

…Этот портрет начал писать отец сам в 1904 году. Он неплохо рисовал. Его рисунки, да и сам его дар художника требуют особого рассмотрения и, может быть, исследования. Во всяком случае, те из них (а это в основном автопортреты), выполненные чёрной тушью, карандашом, иногда просто пером, всегда всех поражали не только поразительным сходством с оригиналом, но и мастерским штрихом. Он свой профиль, особенно свою, как он называл, «волчью» шею, рисовал, не отрывая перо, в несколько секунд. Так вот, Константин Алексеевич Коровин посмотрел и стал продолжать портрет, а отец, стоя рядом, отвлекал его своими советами, едкими замечаниями и балагурами. Пришёл барон Клодт, посмотрел, отодвинул их обоих и начал писать сам. «Бросим, братцы», – сказал отец. Так и бросили бы, не приди к нам Валентин Серов. Он взглянул на их творчество, сделал всего несколько мазков, и случилось чудо: портрет сразу ожил, как говорится, «заиграл», стал произведением искусства. С тех пор он всегда висел у нас дома в Москве, позднее в Париже, а после смерти отца хранился у меня. Я давно хотел его привезти в Союз, мы с матерью и раму подобрали в цветах Большого театра: красном в золоте. Хотели бы, чтобы он там в фойе висел, но картина тяжёлая и трудно везти…41

Вручая для будущего музея отца 22 октября 1981 г. в Министерстве культуры первому заместителю министра Ю. Барабашу 3 работы И. Левитана, 5 работ В. Серова и одну К. Коровина, в ответ на тёплые слова благодарности Фёдор Фёдорович сказал:

Благодарить меня, наверное, не за что: это мой долг – вернуть на Родину произведения искусства, когда-то подаренные отцу друзьями-художниками. И я торопился это сделать… Я как бы продолжаю дело, которое начал мой брат Борис, художник, хранивший эти полотна. Он ведь в своё время переправил в Москву почти все театральные костюмы отца. Был привезён на Родину и портрет отца, который писали совместно Коровин и Серов. Борис подарил Москве и некоторые свои работы – об этом многие знают. Когда Борис в 1979 году умер, я специально съездил в США, чтобы подготовить эти полотна к отправке в Москву. Мне трудно было захватить всё, что я намерен перевезти в Москву. Мне придётся съездить туда ещё раз. Там остался портрет отца, который написал Борис и который я сам впервые увидел лишь полтора года назад. Есть там и такие вещи, как поленовский эскиз костюма Мефистофеля, который художник делал для отца; костюм Олоферна работы Серова (кстати, у отца долго оставалось ощущение, что ему чего-то важного не хватает в этом костюме, и полное удовлетворение наступило лишь после того, как однажды на одной из советских выставок за границей он купил бухарский халат); карикатура Серова на отца, некоторые его личные вещи, «балетные» рисунки Бориса и ещё кое-что.

Посетив свой дом, Фёдор Фёдорович ознакомился с ходом реставрации и поговорил с архитектором. Нарисовал схему и показал, где и как висели картины и