Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

Император, ненавидевший подобные нелепые ситуации, метал гневные взгляды вокруг себя. Прошло несколько тягостных секунд. Наконец, чтобы прервать молчание, отец сказал: «Ваше Величество! Медаль будет висеть на моей груди без посторонней помощи». С этими словами он взял орденскую ленту и прижал медаль пальцами к груди. Императрица заулыбалась. Только адъютант, присутствующий при этой сцене, сохранял очень серьёзное выражение лица52.

В 1922 году мы были в Соединённых Штатах. Это было второе артистическое турне моего отца по стране небоскрёбов. Он старался вычеркнуть из памяти первое турне, в 1906 году (в 1907–1908 гг. – сост.), успех которого оставлял желать лучшего. Отец был не виноват в этом. За океаном он был такой же, как в Европе. Просто музыкальная культура нью-йоркской публики в 1906 году была ещё в довольно зачаточном состоянии. Кроме того, шумная реклама, отвечавшая тогдашним вкусам американцев, совершенно оглушила публику, которая приготовилась слушать певца «с самым сильным в мире голосом». Итак, американцы тогда не поняли искусство моего отца. Второе турне проходило по-другому. Не было нужды ни в какой рекламе: имени Шаляпина было достаточно. Теперь публика уже знала, с кем имеет дело, и старалась быть достойной этого события. Всё проходило чудесно. Отца буквально засыпали цветами, криками «Браво!» и бурными проявлениями восторга, которые его немного утомили. Когда он вернулся в Нью-Йорк, чтобы в последний раз выступить в роли Мефистофеля в опере «Фауст», ему объявили в конце спектакля, что к нему за кулисы хочет прийти президент Кулидж53.

– Почту за честь! – сказал он. И вот он видит перед собой высокого господина в штатском. Худое тело заканчивается длинной шеей, на которой сидит продолговатая голова с длинным носом и лысым черепом. «Господин Шаляпин…» – «Господин Кулидж…» Президент казался ужасно смущённым: наверное, ему впервые в жизни случилось быть за кулисами. Его остекленевшие глаза смотрели то на дверцу люка в полу, словно он боялся, что может туда провалиться, то на отца, который был ещё в красно-чёрном плаще Господина Преисподней. Наконец, президент Кулидж взял себя в руки и сказал глухим голосом: «Как Вы поживаете? Как дела?» – и ушёл. «Вероятно, он испугался знакомства с дьяволом», – смеясь, рассказывал отец об этой встрече.

Путешествия и приключения

Мой отец обожал путешествия, но только во время отдыха. В этих случаях он совершал длительные поездки в автомобиле вместе с каким-либо приятелем, никогда не забывая при этом взять с собой хороший запас провизии и бутылку «Бордо». Шофёр получал указание ехать медленно, дабы разворачивающиеся перед нашими глазами пейзажи не мелькали, как молнии. Мы останавливались перед какой-нибудь горной кручей, и мой отец, большой любитель природы, со страстью восклицал: «Какая чарующая тишина!» Потом мы устраивали себе походный завтрак на обочине дороги или находили какую-нибудь старинную таверну, покинутую туристами, хозяева которой проводили нас в по-деревенски простую комнату, словами и жестами выражая свою радость.

Отец терпеть не мог поездов, ему в них было слишком тесно. Он никак не мог с удобством разместить там свои длинные ноги, а пища, подаваемая в вагонах-ресторанах, с трудом переваривалась его желудком. К пароходам он относился тоже без особой любви. Правда, там было более просторно и выбор блюд шире, но мог ли он этому радоваться, если, как только он появлялся в зале ресторана, к нему сразу бросался один из этих вездесущих журналистов с записной книжкой: «Ваши впечатления?» И на палубе он не мог появиться без того, чтобы какой-нибудь агрессивный незнакомец тотчас же не перегораживал ему путь: «Автограф, господин!»

«За славу надо дорого платить», – говорил отец. Мир – это движение, дым, шум, калейдоскоп постоянно меняющихся видов. Все города похожи друг на друга: станции, гостиницы, театры, где собирается шумная, алчная, ненасытная толпа, язык которой вы часто не понимаете, но которая вас хватает, оглушает, преследует по пятам, нахально заглядывая вам в лицо. Куда бежать? Как превратиться снова в обыкновенного человека – счастливого, безвестного, невидимого, который может двигаться, есть, дышать, как ему хочется, и не обязан разделять каждый момент своей жизни с миллионами незнакомцев, требующих его для себя? Сколько раз отцу приходилось удаляться через потайные двери, как преступнику, которого толпа хочет линчевать? Сколько раз он протестовал против ненасытной бестактности? Разве не ясно, что он чувствовал себя, как чемодан, который швыряют по разным фургонам и двигают, опрокидывают, поднимают грузчики и таможенники всего света?

К счастью, искусство помогало развеять этот кошмар, даруя моменты счастья и хорошего настроения. Когда я спросил его, какие свои успехи он считает наиболее важными для себя, он рассказал мне следующий эпизод. «Это случилось сразу после войны. Я возвращался в Европу после артистического турне по Южной Америке. Наше судно бросило якорь в бухте одного небольшого острова, чтобы пополнить запасы угля и пресной воды. Я сошёл на берег и пошёл прогуляться, чтобы размять ноги. Внезапно я очутился перед огромным деревом, листья которого были позолочены последними лучами заходящего солнца. Не знаю почему, но я вдруг запел. Наверное, никогда я ещё не чувствовал такого вдохновения, как в том затерянном в океанских просторах месте. Я уже собирался возвращаться на корабль, как вдруг увидел в соседних зарослях полсотни негров, лежащих на солнце. Они смеялись, обнажая ослепительно сверкавшие зубы. Сначала я разозлился: надо мной, что ли, смеются? Но вскоре всё стало ясно. Негры приблизились ко мне и потом, продолжая смеяться во всё горло, проводили меня до корабля. Я считаю, что это был самый поразительный успех, который когда-либо приносило мне моё искусство»54.

Трагикомическое происшествие случилось с моим отцом в Ницце, на съёмках фильма «Дон Кихот». Мы жили в отеле «Негреско». Моя комната находилась на третьем этаже, а отец жил на верхнем этаже. Однажды ночью, собираясь уже ложиться спать, я вдруг услышал прямо над собой звук быстрых шагов и громкие голоса. Этим людям плевать на то, что другие отдыхают! Но так как природа оделила меня глубоким сном, я продолжал раздеваться. Между тем шум, вместо того чтобы затихнуть, наоборот, усиливался. Может, это супруги бранятся? Чтобы призвать их к порядку, я взял свою трость, взобрался на кровать и постучал несколько раз в потолок. Но это не возымело никакого эффекта: шум продолжался. Спустя несколько минут я услышал истерические женские крики: «Помогите! Помогите!»

В моём воображении я увидел бородатого здоровяка, избивающего хрупкое и грациозное создание. Я схватил трость (её набалдашник был большой и крепкий) и через секунду уже стоял перед