Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

дверьми, за которыми раздавались крики. Я сильно постучал в дверь. Но и на этот раз на мои протесты никто не обратил внимания. Наоборот, крики стали ещё пронзительнее. Они выражали настолько искренний ужас, что я возобновил свой приступ, пытаясь взломать двери. Но двери были крепкие, и только на пятый или шестой «заход» они начали поддаваться. Сквозь образовавшуюся щель я увидел жуткую сцену: человек лет тридцати тащил женщину, взяв её за ворот платья, в дальний угол комнаты. Молодая женщина (ей не могло быть более 25 лет) была бледна от ужаса. Она пыталась вырваться из лап насильника, но безуспешно.

Человек не был ни здоровяком, ни бородатым, но красота женщины была несомненной. В этот момент открывается дверь одной из комнат на этом этаже, и я слышу громыхающий голос отца: «Что происходит? Что за шум?» – «Скорее иди сюда, – говорю ему. – Там убивают женщину!»

Без лишних вопросов отец бросился к дверям, как сошедший с рельсов локомотив, и навалился на них всем весом своего грузного тела. Напор был столь сильным, что уже шатавшаяся дверь не выдержала и рухнула вместе с моим отцом. Я ворвался в комнату, схватил женщину и притянул её к себе, размахивая тростью с угрожающим видом. Но человек ничуть не испугался, и я понял почему, когда он навёл свой револьвер на меня, в область живота. Меня пронзила мысль: если он выстрелит прежде, чем я его ударю, у меня не будет времени опустить моё оружие ему на голову. Но я ещё не успел сделать ни малейшего движения, как вдруг этот человек спокойно протянул мне свою «игрушку»: «Берите!»

Я сунул револьвер в карман, крикнул человеку что-то оскорбительное и выбежал в коридор, где, свернувшись в клубок, лежала на коврике несчастная женщина. Отец последовал за мной. При падении он повредил себе руку. Он орал на растерявшегося человека голосом, от которого могла бы рухнуть гора. Я взял на руки грациозную жертву и отнёс её к себе в номер. Там я её опрыскал холодной водой. На её красивом кровоточащем плече был след от укуса. Затем я позвонил портье. Через минуту я увидел около себя величественную фигуру отца, по-прежнему в ночной рубашке, а за ним – весь обслуживающий персонал гостиницы. На некоторых были ливрейные рединготы, накинутые, ради приличия, на ночные одежды. Врач оказал пострадавшей первую помощь. В комнату вошёл обидчик женщины, вид его был очень удручённый.

Он долго и очень нежно говорил со своей подругой, называя себя мерзкой скотиной, а её – ангелом небесным, и умоляя её вернуться к нему. В два часа утра я лёг спать, и мы все, взволнованные до слёз, слышали великую сцену примирения.

Позже нам объяснили, что у этого человека, неизлечимого морфиниста, иногда бывали такие приступы ярости, когда он принимал слишком большие дозы наркотика. Я заметил, что во время этого трагикомического происшествия никто, кроме меня и отца, не покинул свою постель, хотя шум стоял такой адский, что мог проникнуть сквозь самые толстые стены. Вместо этого, когда снова воцарилась тишина и, судя по всему, всё было кончено, постояльцы отеля покинули свои постели и прибежали, чтобы узнать новости, осмотреть сломанные двери и выспросить подробности.

Большой пузатый человек в красивой пижаме и в черепаховых очках сказал моему отцу с сильным еврейским акцентом: «Господин Шаляпин, я фабрикант консервов, рад с Вами познакомиться. Мне часто говорили о Вашем голосе, теноре, но, будучи вечно занятым, я не имел возможности его послушать. Но после Вашего геройского поступка я обязательно пойду на Ваш ближайший концерт».

Шаляпин – герой ночной схватки. Шаляпин – спаситель слабой невинной женщины. Можете себе представить эффект, произведённый этой новостью, распространившейся так быстро, как распространяются пылинки на ветру. На следующий день, в воскресенье, за утренним завтраком, мы сидели под огнём тысяч милых женских взглядов. То был наш бенефис. Мы получали записки с выражениями любви, подарки, к нам обращались с разными просьбами. Но нам было грустно. Наша протеже – эта откровенная, очаровательная и грациозная женщина – вскоре покинула отель, разумеется, вместе со своим мужем-мучителем.

Итак, это происшествие, которое могло бы иметь более серьёзные последствия, закончилось весьма прозаически.

В послереволюционной России

Я знаю мало людей, которые были бы так далеки от политики и её последствий, как настоящие артисты. И когда история начинает играть с политикой, такие артисты оказываются ещё более одинокими.

Ф. И. Шаляпин с сыновьями Борисом и Фёдором, 1918 г.

Живя с отцом в Москве в первые годы большевизма, я имел возможность убедиться в обоснованности этого положения. Я часто наблюдал за ним, и меня поражало его спокойствие перед лицом невероятных событий. Тогда я думал, что это спокойствие – деланое. Но потом я убедился, что оно было естественным. Это было своего рода духовное одиночество, которое только и позволяло ему сохранять равновесие и творческие силы. А это было совсем не легко. Вы только представьте себе Москву в 1919 году. Революция была в самом разгаре. Единственными удобствами, которые ещё можно было иметь, были электричество и телефон. Улицы, покрытые снегом, который за всю зиму никто ни разу не убирал. Мало общественного транспорта, ещё меньше пешеходов. На улице валяются трупы лошадей, облепленные голодными собаками, злыми, как волки. Несчастные люди, умирающие от голода, прогоняют собак, чтобы отрезать кусочек от этих замёрзших трупов. Другие рубят топором всё, что из дерева: изгороди, киоски, даже дома, и несут дрова домой на растопку, чтобы хоть немного обогреться. Кто не работает, тот не ест. Правительство распределяет продукты в государственных магазинах. Каждый второй магазин не работает.

Я заметил очень любопытный факт: в это бурное время чем больше люди страдали, тем больше они стремились забыть о своих бедах. Отец, как и все артисты, работал без устали, и, должен сказать, он был одним из самых удачливых. Выручка его была самая высокая и выплачивалась ему натурой. Например, пресловутый центнер муки за один концерт. Большой зал Московской консерватории был до отказа заполнен живописной публикой, закутанной в шубы всевозможных видов, в шапках и других головных уборах, так как зал не отапливался, и было страшно холодно. Отец тоже пел, закутавшись в шубу, а изо рта у него, казалось, идёт пар. Таковы были, в целом, условия, в которых мы работали в ту эпоху. Летом – то же