Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

был сыном простого «мужика»44. Мой отец, худой и сутулый парень (это было примерно в 1882 году), пел в хоре одной небольшой церкви, на фасаде которой теперь висит мемориальная доска в его честь.

В этот период его жизни пение вряд ли доставляло ему такое удовольствие, как, например, купание и лежание под ярким солнцем на берегу реки в те августовские дни, когда жара становилась невыносимой, в воздухе носились тысячи пылинок зерновых колосьев (шёл обмолот зерна).

Это беззаботное время, однако, скоро кончилось. Честолюбивый писарь хотел во что бы то ни стало сделать своего сына мастеровым. Поэтому он определил его учеником к сапожнику, общественное положение которого ему казалось прочным.

Юный Фёдор, однако, был другого мнения. Его мучило какое-то неясное беспокойство. После бесконечных споров с отцом он решил зарабатывать себе на жизнь своими руками. Он был то строгалем, то сапожником, то бог его знает кем ещё, и при этом желал только одного: работать у мастеров, которые пользуются маленькими и не тяжёлыми инструментами. Когда я спросил его, в чём причина такого любопытного предпочтения, он ответил: «Ты не понимаешь? Хозяева били меня по всяким пустячным и невероятным поводам. Для этого они использовали свои инструменты, которые были под рукой. Вот почему я был заинтересован в том, чтобы эти инструменты были маленькие и лёгкие».

Когда он жил вот такой тягостной жизнью, произошло чудо. Однажды товарищ по работе протянул ему розовый билет: «Держи, Федя! Дарю тебе входной билет на сегодняшний утренний спектакль». – «Какой спектакль?» – «В Городском театре! Сходи, старик, познакомишься с театром, а то мы совсем не знаем, что это такое». Мой отец последовал этому совету. Потрясённый увиденным, он купил билет на тот же вечер. Давали «Фауста»45. Он сидел наверху, на галёрке, сжавшись в комок и боясь пошевельнуться.

Об этом поворотном событии он часто рассказывал. «Я думаю, это было одно из самых сильных впечатлений в моей жизни, – доверительно рассказывал он мне. – Всё мне казалось нереальным, фантастическим: зал, публика и эта гигантская яма, в которой удивительные существа двигались, пели или печально обнимались. Они как бы принадлежали к иному миру, в который я не был допущен. Особенно поразил меня вид одного персонажа (позже я узнал, что это был Мефистофель) в чёрном плаще с двумя огромными перьями. Его глаза – чудо из чудес – сверкали, как глаза кошки тёмной ночью. Этот обыкновенный грим произвёл на меня колоссальное впечатление и усилил мою наивную веру в то, что все актёры существа дьявольские или божественные. Спустя несколько дней мои приятели показали мне на улице обыкновенного, нескладного человека, одетого в костюм табачного цвета: «Гляди, Федя, вот человек, который играл Сатану». Я остолбенел. Подождав, когда этот человек выйдет из булочной, где он делал покупки, я впился в него глазами с единственной целью – убедиться в том, что из его глаз действительно сыпятся искры пламени».

Несмотря на эту жестокую ошибку, увиденное мельком зрелище взволновало моего отца. Он стал вполголоса напевать грустные песни, которые наш народ передавал и передаёт из поколения в поколение (чему Бог свидетель). Потом одним погожим летним днём (ему было тогда 18 лет) он уехал, не сказав никому.

Он бродил без цели по дорогам, извивавшимся среди ржаных полей, и отдыхал под высокими, раскачивающимися на ветру вязами. Спал, где придётся: в покинутых шалашах, в стогах соломы, в заросших травой оврагах. Зарабатывал на жизнь, делая любую работу: таскал тяжёлые мешки на пристанях многолюдных городов, взвалив их на юношеские плечи, помогал крестьянам сгребать навоз деревянными вилами и даже пел на больших площадях провинциальных городов или вечерами у церквей. У него не было ни пристанища, ни хлеба в дорожной суме. Он был бродягой, но бродягой просвещённым, который имел цель, навязчивую идею: обратить на себя внимание какого-нибудь импресарио, ближе узнать тот мир, в котором глаза источают искры и где поют даже тогда, когда умирают. Однажды на кавказской дороге, ведущей в сторону Уфы46, он встретил другого бродягу – маленького еврея, сухого, но проворного, в «кафтане» настолько изношенном, что была видна изнанка. Седые волосы спутанными буклями свисали с его головы. Отец сделал этого странного человека своим спутником и всегда вспоминал о нём с редкой для него нежностью.

Не припомню сейчас его имени: то ли Арон, то ли Исаак, то ли Абрам. Знаю только, что это был интересный человек, принадлежавший к породе странников. От него исходила поразительная жизненная сила, и это принесло пользу моему отцу47.

В Уфе маленький еврей устроился гораздо лучше отца. Вскоре он нашёл в одной старой пещере заброшенный подвал и устроился там к своему удовольствию. Он великодушно предложил моему отцу разделить с ним сей очаг, но отец отказался, предпочтя свежий воздух затхлой атмосфере пещеры, где было полно всякой пакости. Днём отец бродил около театра, а ночью спал на какой-нибудь гостеприимной скамейке. В общем, он не мог жаловаться. В эту пору в Уфе разразилась эпидемия холеры. Спустя некоторое время, когда отец пошёл навестить своего приятеля, он увидел, что дверь подвала снята с петель, вход закрыт и опечатан. Холера не пощадила маленького еврея. Он ушёл из жизни отца так же неожиданно, как и появился. Отец оплакивал его: он был хорошим товарищем.

В Уфе отцу удалось поступить в театр хористом. Он оказался на подмостках сцены рядом с товарищами, загримированными, смотря по обстоятельствам, то под страшных бородатых мужиков, то под бравых усачей-военных. Как и все, он был доволен. Я спросил его, мечтал ли он тогда о том, чтобы стать знаменитым артистом. «Я об этом не думал, – ответил он. – В то время я думал только о том, чтобы стать простым хористом. Я был убеждён, что только эта роль в театральной иерархии мне подходит. Чтобы я стал думать иначе, было необходимо, чтобы однажды внезапно заболел один певец и мне предложили спеть его роль»48.

После продолжительного пребывания в театре Уфы отец решил попытать счастья в другом городе. Он вступил в украинскую труппу и приехал с ней в Тифлис. Там он внимательно наблюдал за хорошими певцами (или, лучше сказать, за теми, кто тогда ему казались таковыми), чтобы выведать их секреты и копировать их технику. Один из этих певцов – тенор Усатов, с которым он подружился, дал ему зачатки музыкального образования. Это было единственное музыкальное образование, которое отец получил за всю