Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

Враг плохих и самоуверенных певцов

Большая городская квартира. Живущая здесь семья многочисленная и богатая. Много детей, распространяющих вокруг себя радость и веселье. В просторных комнатах всегда царит суматоха, часто устраиваются приёмы, здесь ведут непринуждённые разговоры и смеются. Иногда организуются настоящие праздники. За длинным столом царит хорошее настроение, здесь хорошо едят и хорошо пьют.

В центре этого маленького мира, полного движения, живёт пожилой, но крепкий человек высокого роста. Он командует всеми и всем. Он хозяин дома. Он ведёт очень регулярную жизнь: встаёт в 9 утра, ложится в 11 вечера. Проводит день, совершая длительные прогулки и за нескончаемыми играми в карты. Иногда он берёт книгу, погружается в кресло и, нацепив на нос очки, слушает, что ему говорит незнакомец через посредство печатного слова. Но чтение быстро ему надоедает. После полудня он, как и все, отдыхает. Любит за бутылкой вина слушать болтовню приятелей и пикантные анекдоты – иногда такие, какие невозможно пересказать, – и смеётся вместе со всеми. В его жизни нет ничего необычного. Он никогда не поёт, редко говорит об искусстве или о театре. Единственная привычка, которая могла бы показаться странной незнакомцу, – это его долгие прогулки, более длительные и более частые, чем это требуется по соображениям здоровья. Иногда случается какое-нибудь маленькое происшествие – всегда такое, которое может показаться подозрительным: в иные вечера он отказывается от еды или ест очень мало, потом садится за фортепиано, за которое обычно никогда не садится, нажимает на какие-то клавиши и издаёт протяжные «а! а! а!»

Такой, наверно, представляется частная жизнь моего отца тому, кто ничего не знает о нём, даже имени. Такой человек, конечно, не имеет никакого понятия о певческом искусстве. «Но это невозможно, – скажете вы, – чтобы Ваш отец никогда не работал дома!» Не репетировал свои роли! В глубине души не испытывал муки, которые переживает всякий артист! Да, всё это было – но только во время прогулок, которые я назвал частыми и долгими. Чтобы составить себе ясное представление о том или ином персонаже, который ему предстояло воплотить на сцене, отцу нужно было побыть одному. Только в полном отрыве от круга друзей и знакомых, поглощённый целью, которую он поставил перед собой, – только тогда он начинал ясно видеть то, что хотел увидеть. Это была его манера исповедоваться, находить душевное равновесие и тот покой, ту безмятежность, которые ему были абсолютно необходимы для творчества.

Взгляды отца на пение в собственном смысле этого слова были очень своеобразны. Он полагал, что хороший голос – это дар небес. Его можно развить, сделать более гибким, более разнообразным, более широким, но создать его искусственными средствами невозможно. С другой стороны, он не придавал пению такого главенствующего значения, какое обычно ему придаётся. Хорошее пение никогда не ударяло ему в голову. Слова – вот что он считал существенно важным. Он всегда ругал певцов, уродующих или проглатывающих текст песни до такой степени, что они делаются непонятными. Музыка сопровождает слова, а не наоборот. Конечно, если текст имеет художественную ценность.

«Я считаю, – не раз говорил он мне, – что и с худшим голосом достиг бы тех же результатов. Публику можно заставить плакать как с помощью Страдивари, так и с помощью простой скрипки, лишь бы музыка была искренняя, человечная и великая». По его мнению, роль актёра выше роли «чистого» певца. Он всегда удивлялся, почему большинству оперных артистов не удаётся лучше играть на сцене – они даже не думают об этом. Он считал это большой, непростительной ошибкой. Он вспоминал свой ответ одной очень знаменитой певице. Это было три года назад. Она его спросила: «Мой дорогой Шаляпин, как это Вы исполняете романсы в манере, совершенно не похожей на наших коллег? В чём Ваш секрет?» – «Секрет очень простой, – ответил отец. – Другие поют только музыкальные ноты, тогда как я пою музыку. Когда я нахожусь на сцене, чтобы играть какую-то роль, я не играю чистой и голой комедии».

Размышляя над его артистическими особенностями, я видел, как в нём развиваются две противоположные черты: скромность в оценке собственных достоинств и требовательность по отношению к другим. Однако эти черты противоречили друг другу лишь внешне. Их общим источником была принципиальность, которую ничто не могло поколебать. Относительно того, как он рассматривал своё положение в иерархии певцов, он мне говорил так: «Я хорош, потому что лучших нет. А если нет лучших, то я бы не хотел называть себя плохим. Когда отправляешься ловить крабов и попадается только один, то радуешься и этому одному». Однако, когда он оказывался в таких обстоятельствах, когда был вынужден «петь», тон его менялся, становясь язвительным.

Однажды отец выступал в одном из самых больших и прославленных оперных театров Европы. Он гримировался в своей уборной, когда в дверь постучали. Это был директор театра, радовавшийся успеху и крупной выручке: «Г-н Шаляпин, Вы великий артист. Я знаю, что некоторые детали спектакля и нашей организации не вполне удовлетворительны. Не могли бы Вы дать мне совет, как реорганизовать и обновить наш театр, влить в него, так сказать, свежую кровь?» – «Мой дорогой директор, это труднейшая задача. Невозможно в двух словах сказать, что вам следовало бы сделать. Но я могу подсказать вам, с чего можно было бы начать немедленно. А когда вы это сделаете, можете приходить, и я скажу, что делать дальше». – «И что же нужно сделать немедленно?» – «Дайте два указания: во-первых, всех уволить…» – «Всех?» – «Да, всех. И я бы вам посоветовал проследить, чтобы этот приказ был выполнен. А второе вот что: обложите ваш театр соломой, облейте её бензином и подожгите. На следующий день можете приходить ко мне, и я скажу, что осталось сделать…»

Обкормленная кляча

Однажды директор одного из крупнейших оперных театров, человек напыщенный и очень несимпатичный, пригласил отца петь у него в театре. Зашёл разговор о гонораре. «Я прошу столько же, сколько и раньше, – спокойно сказал отец, – 3 тысячи долларов за концерт». – «3 тысячи долларов? – воскликнул директор в ужасе. Но это же огромная сумма! Самые знаменитые певцы никогда не получали в нашем театре более 15 тысяч лир за вечер. Вы сами до войны…» Услышав эту глупую фразу – «до войны», отец начал нервничать: «Послушайте, господин, мы живём уже в послевоенное время, не так ли?» – «Да, конечно», – пробормотал