Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева

Так вот, Михайловский-Данилевский утверждал, что Кутузов, «нося звание главнокомандующего, но видя себя без власти предводителя… покорился обстоятельствам, объявлял по армии даваемые ему приказания и оставался простым зрителем событий». Так что Аустерлицкое сражение по праву называют «битвой трёх императоров». И что победит тот единственный, кто имеет право называться полководцем, предсказать было совсем нетрудно.

В ночь накануне Аустерлица, когда Наполеон объезжал войска, солдаты вспомнили, что этот день – первая годовщина его коронования, зажгли привязанные к штыкам пучки соломы и сучья бивуачных костров, приветствуя его восемьюдесятью тысячами факелов. Он уже знал тем вещим предзнанием, которым был наделён: завтрашнее «солнце Аустерлица» взойдет, лучезарное. Так и сказано в его бюллетене: «Le soleil se leva radieux».

Битва под Аустерлицем (сейчас это город Славков в Словакии) началась на рассвете 20 ноября 1805 года. Александр тоже объезжал войска вместе с Кутузовым. Он спросил: «Ну, что, как вы полагаете, дело пойдет хорошо?» – «Кто может сомневаться в победе под предводительством Вашего Величества!» – ответил Кутузов. Император почувствовал иронию: «Нет, вы командуете здесь, а я только зритель». В этом весь Александр: сам навязал Кутузову это сражение, а теперь – на всякий случай – снимал с себя ответственность…

А Кутузов не скрывал, что не верит в успех. И оказался прав. Бой под Аустерлицем продолжался недолго. Часа через полтора после первых встреч с неприятелем союзные войска поколебались. Покинутые русскими (по личному приказу Александра, возомнившего себя полководцем) Праценские высоты оказались в руках французов, и это было началом конца. Правда, император в какой-то момент пытался остановить своих бегущих солдат, кричал им: «Стойте! Я с вами! Ваш царь с вами!» На него никто не обращал внимания. И он присоединился к бегущим… Разгром был сокрушительным.

О том, что Александр Павлович пережил в тот день, подробно рассказано в главе «Александр. Смерть императора».

Пройдут годы, и Александр признается: «Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее». То есть виноват всё-таки в первую очередь Кутузов: не проявил достаточной настойчивости, не сумел убедить…

А для фельдмаршала поражение под Аустерлицем было незаживающей раной. Уже после изгнания Наполеона из России он скажет молодым офицерам: «Вы молоды, переживёте меня и будете слышать рассказы о наших войнах. После всего, что совершается теперь, перед нашими глазами, одной выигранной мною победой или одной понесённой мною неудачей больше или меньше всё равно для моей славы, но вспомните: я не виноват в Аустерлицком сражении».

Полагаю, это понимал и Александр (оттого и не мог побороть неприязни к Кутузову). Он многое тогда понял. Во-первых, оценил Наполеона. Именно после Аустерлица для него – крайне самолюбивого, претендующего на роль благодетеля России и Европы – «корсиканский выскочка» стал смертельным врагом, к уничтожению которого, особенно к уничтожению моральному, он будет целенаправленно и упорно идти до конца.

Понял он, и чего стоят его союзники: на следующий день после сражения император Франц заявил, что продолжать борьбу совершенно немыслимо, и немедленно заключил мир с Францией. Англия и Швеция отозвали свои войска. Его покинули все. Это усугубило горечь поражения…

А Наполеон триумфатором вернулся в Вену. Третья антифранцузская коалиция прекратила своё существование.

Итог же Аустерлицкого сражения был для России трагичен. Из-за самоуверенности Александра I и Франца I союзники потеряли убитыми и ранеными двадцать семь тысяч человек, двадцать из них – русские. Потери французов – двенадцать тысяч. Оба императора и генерал от инфантерии Михаил Илларионович Кутузов спаслись. Что касается императоров, нет ничего удивительного: они покинули поле боя задолго до роковой развязки.

Но Кутузов-то оставался со своими солдатами до конца. Если бы император французов захотел, он вполне мог захватить русского командующего в плен. Однако Наполеон этого не сделал, приказав прекратить погоню за русским полководцем и остатками его армии. Кутузов вывел свои войска из окружения, навёл порядок и готов был снова идти в бой. Но двое из трёх императоров уже просили мира. Третий – не возражал.

Почему Наполеон дал Кутузову (окружённому!) уйти? Загадка. Но существует версия, что оба полководца были масонами, а значит, не должны были причинять друг другу серьёзного вреда. К тому же оба обещали никогда не проливать крови больше, чем того потребует военная необходимость.

История эта имела достойное продолжение. После того как Великая армия покинула Москву, у Наполеона было больше возможностей попасть в плен, чем его избежать. А он оставался на свободе. Это можно объяснить удачей, которая сопутствовала ему везде и всегда. Но многим казалось, что Кутузов сознательно отказывается ловить Бонапарта. Особенно неистовствовал агент английского правительства при ставке Кутузова Роберт Вильсон. Он обвинял фельдмаршала едва ли не в предательстве интересов Европы. Кутузов будто и не слышал. Похоже, он не забыл, как выпустил его из окружения тот, кого называют теперь антихристом. Похоже, для старого полководца Наполеон оставался одним из своих – «вольным каменщиком». Но это всего лишь версия…

Что же касается последствий аустерлицкого разгрома для российского императора, о них писал генерал-майор Лев Николаевич Энгельгардт, человек наблюдательный, много в жизни повидавший, бывший адъютантом Потёмкина, воевавший под командованием Румянцева и Суворова: «Аустерлицкая баталия сделала великое влияние над характером Александра, и её можно назвать эпохою в его правлении. До этого он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду».

Сомневаться в справедливости этого наблюдения, как и в правдивости автора, нет никаких оснований. И понять происшедшее можно. Кроме одного: почему Александр не терпел, чтобы ему говорили правду? Казалось бы, урок, который следовало извлечь из поражения, должен заставить не просто желать – требовать правды. Казалось бы, достаточно очевидно: если бы императору правдиво, убедительно и внятно рассказали, на кого он замахивается, настаивая на сражении, он отказался бы от своего решения. Это – если придерживаться нормальной логики.

Но Александр-то знал: правду ему сказать пытались (тот же Кутузов, отговаривавший от сражения), только он, император, слушать не желал. Он был уверен в непогрешимости собственных решений. Вот теперь и не хотел слушать правды – не хотел даже косвенных напоминаний о своей несостоятельности. Это – особенность характера.

Пройдут годы, и он будет всячески избегать любых разговоров о войне 1812 года. Казалось бы, уж в этом-то случае должно быть наоборот: ведь он – победитель, почему бы не вспомнить о победах? Но он-то знал про себя всю неприглядную правду… И с Кутузовым встречался только по необходимости. А когда фельдмаршал умер, у некоторых создалось впечатление, что император вздохнул с облегчением. Как проницательно заметил Стефан Цвейг, «короли не любят тех, кто был свидетелем их бесчестья, и деспотические натуры не терпят советников, которые хоть раз оказались умнее их».

«Наибольшая из всех безнравственностей – это браться за дело, которое не умеешь делать». Не знаю, слышал ли Александр эти слова Наполеона. А если слышал, хватило ли у него мужества признать, что относятся они и к нему тоже? А если хватило, что он при этом испытал? Обиду? Унижение? Ненависть? Мне кажется, ненависть – чувство беспощадное, не знающее снисхождения. К чести же Александра Павловича, к поверженному гиганту он не раз проявлял снисхождение и даже сострадание, чего не скажешь о других руководителях коалиции, которые, годами безропотно, даже подобострастно снося от Наполеона самые жестокие оскорбления и притеснения, ни в чём, даже отдалённо похожем на сочувствие или хотя бы понимание, замечены не были.

Думаю, при Аустерлице Александр получил жестокий жизненный урок. И он его усвоил. Во всяком случае, в самых общих чертах…

Вандомская колонна

После Аустерлица мир уверовал окончательно: Наполеон непобедим. А он… похоже, он в этом и не сомневался. Вот и решил увековечить свою победу (не столько даже эту, конкретную, в битве под Аустерлицем, сколько всеобщее признание: он – победитель). Лучшим символом этого признания станет колонна, подобная колонне Траяна. Император сам решил, какой ей должно быть: не из мрамора, не из гранита, даже не из золота – из орудий, захваченных у побеждённого противника (на неё пойдёт металл тысячи двухсот пятидесяти переплавленных русских и австрийских пушек).

Где установить памятник собственной славы, он тоже решал сам. Выбрал Вандомскую площадь. Этот выбор – свидетельство не только безупречного вкуса (площадь неотразимо прекрасна), но и знания истории (Людовик XIV, повелению которого Париж обязан рождением этого несравненного шедевра, собирался назвать её площадью Завоеваний) и, конечно же, политических амбиций (колонну следовало установить на том самом пьедестале, где ещё недавно стояла конная статуя самого Короля-Солнца).