Марафон нежеланий - Катерина Ханжина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты ей не завидуешь? Только честно.
– Немного, но… Это не черная зависть. И я всегда думаю, что я счастливее, потому что для меня самое прекрасное – это то, что есть у меня сейчас. А у нее, возможно, самым прекрасным будет детство. Я замечала, что люди с безмятежным прошлым любят в него кутаться, перебирать фотографии и корешки от билетиков, перематывать пленку, тонуть в старых воспоминаниях. Мне некуда бежать за теплыми грезами, я просто смотрю в глаза проблемам. Решаю их и наслаждаюсь своей силой. С каждым годом я свободнее и счастливее, а когда мне плохо, я думаю, что хуже, чем в мои семь лет с костоправами, ежедневными трехчасовыми тренировками, постоянными соревнованиями, занятиями во всех городских кружках, уже не будет.
– Правда? Или ты просто успокаиваешь себя?
– Правда, – сказала она, сияя, как Будда.
– А как же «Джунгли»? Ты же говорила, что ищешь свою болевую точку?
– Я имела в виду не копание в прошлом. Ничего нового я оттуда не вынесу, кроме какого-нибудь модного ментального расстройства. Я ищу то, что заденет меня в настоящем. Болевая точка – это ведь не буквально что-то больное. Для меня это импульс, что-то, что заставляет воображение вспыхнуть. Не мои внутренние демоны, не обязательно. Хрупкость мира (я вспомнила, как она рыдала из-за Нотр-Дама), жестокость людей, равнодушие к внутренней красоте, ненависть к себе. – Она посмотрела на меня озабоченным взглядом. – Когда знаешь, как больно было когда-то тебе, становится особенно больно за других. Здесь, в «Джунглях», мой импульс – это ваша боль. Вы раздражаетесь моим комплиментам и поддержке, а я знаю, что чуткость и вера в тебя одного человека, как когда-то вера моего папы в меня, могут осветить ваши темные пещеры. Не обидишься на то, что я сейчас скажу?
Как всегда, Рита перевела разговор на собеседника. Но только она могла спросить «не обидишься?».
– Мы здесь, чтобы слушать правду о себе.
– Твоя главная проблема – не отсутствие отца или холодность матери, не желание быть всеми любимой. И даже не непонимание окружающих. Это всего лишь занозы, которые ты не хочешь вытаскивать. Твоя главная проблема – ты просто не хочешь быть счастливой, не хочешь становиться лучше. Ты думаешь, у тебя одной проблемная семья? Нет, все семьи неидеальны. Счастливых семей не бывает, просто все несчастные страдают по-своему. Кто-то борется с проблемами, кто-то вязнет в них, а кто-то тонет с головой. Можно всю жизнь смаковать прошлые болячки, а можно оставить их и наслаждаться сегодня. Ты ведь не веришь в загробную жизнь? Тогда какая тебе разница, будут ли восхищаться твоей сложной судьбой в будущем? Тебе будет все равно, ты уже не будешь существовать. Может быть, лучше сделать свою жизнь восхитительной для себя?
– Я… я правда хочу быть счастливой. Но я не умею. И мне кажется, это уничтожит мой талант, как свет непроявленную пленку.
Раздался сигнальный свист.
– Ну вот, потратили почти все время на обсуждение меня, на то, что мы обе и так знаем. Ты не можешь не переводить на кого-то другого? Хоть чуть-чуть поговорить о себе.
Вообще, Рите легко было внушить чувство вины, я поняла это еще в первые дни и иногда пользовалась. Например, когда нам задавали что-нибудь нарисовать и у нее получался самый впечатляющий результат, наедине я раздраженно говорила:
– Конечно, у вас, художников, это получится лучше. Почему мы так много рисуем?
Она отвечала что-нибудь типа:
– Мы здесь не для того, чтобы быть лучше или хуже. Мы здесь, чтобы быть собой. Ты – талантливая писательница, я – неплохая художница.
От ее утешений я раздражалась еще больше:
– Я бы могла сделать лучше, если бы высыпалась. Еще ты полночи ходила, а потом сопела. У тебя нос заложен? Прополощи соленой водой, здесь же целое море.
Она начинала извиняться, я чувствовала себя злой сестрой из сказки, но повторяла это снова.
– Я поговорила, – сказала она виновато.
– Спасибо за разговор. – Я испугалась, что после моих грубостей она вообще никому больше не откроется.
– Спасибо за болевую точку.
Миша с Максом вышли хохоча. Тимур быстро шел к ним, но Лина не отставала и продолжала что-то рассказывать. Лёва с Лерой как-то быстро разошлись в разные стороны. Антон и Сава, казалось, говорили о чем-то будничном – ужине или погоде.
Во второй раз мое имя выпало Антону.
Когда мы сели на пол, он быстро спросил:
– Хочешь что-нибудь почитать мне? У меня есть фонарик.
Я помотала головой.
– Мы с Ритой обсуждали, что правильнее для нас, творческих людей, – жить прошлыми ранами или радоваться безмятежному сейчас.
– Я точно знаю, что, как ты выразилась, «правильнее» для тебя, а что для Риты. У всех – свое «правильно».
– А у тебя?
– У меня, наоборот, есть безмятежное прошлое и больное сейчас. Они равны для меня по значимости.
– Что для тебя самое больное сейчас?
– То, что таким, как пять лет назад, я уже никогда не буду.
– Молодым?
– Счастливым. Ты считаешь меня старым? По твоим меркам, я совсем мальчик, мне нет тридцати – «Моему самому молодому было тридцать семь».
В один из первых дней мы разговаривали с Лерой о бывших. Мы сидели у входа в их с Линой домик, а Антон, как я тогда думала, спал в гамаке.
– Я не горжусь этим. Просто всегда так получалось. Можешь рассказать о каком-нибудь счастливом моменте пятилетней давности?
– Теперь моя очередь задавать вопросы. Почему всегда так получалось?
– Не знаю. Хотелось надежности и свободы одновременно. Чтобы я могла решать, когда нам расстаться. Чтобы я могла сделать это с легкостью.
– Ты ведь никогда не любила? Я помню, что ты осталась сидеть на этом вопросе.
– Как в кино и романах? Нет. Я люблю влюбляться, но «долго и счастливо» – это не про меня.
– А что про тебя?
– Быстро и красиво, – сказала я первое, что пришло в голову.
– Ты любишь красиво, – то ли спросил, то ли утвердительно сказал он мне. Может быть, и не мне, он смотрел в окно, на луну.
Я пожала плечами. Больше мы не заговорили.
Третьим был Тимур. Он никак не отреагировал на это. Хотя я думала, что я собеседник приятнее Лины и Макса, с которыми он был до меня.
Мы молча сидели. В голове вертелись банальные вопросы
