Прямо сейчас - Сергей Нагаев

– Что за… стерва! – не помня себя от рези в глазах, не разбирая дороги, он помчался в туалет, опрокинув попавшийся на пути стул.

Официантка и бармен, конечно, все видели. Не сговариваясь, они предприняли то, что должны были. Официантка немедленно навестила служебные недра кафе, откуда уже через несколько секунд выскочила с охранником, а бармен, взяв из-под стойки свежее вафельное полотенце, поспешил вслед за Кутыкиным в мужской туалет.

Ни Матильда, ни Ольга между тем не сдвинулись со своих мест.

Матильда, отряхнув руки, прикурила сигарету и выпустила дым в сторону Ольги, которая спокойно смотрела на нее, скрестив руки. Казалось, Матильда хочет что-то высказать Ольге, но никак не выберет, с чего бы начать. Однако когда она вдохнула с явным намерением приступить к произнесению спича, к столику подоспел охранник, и Матильда передумала.

Она вздохнула с видом человека, уставшего от занудства окружающих, и, взяв под ручку свою подругу, молча покинула кафе.

Глава 19. Сохранить изменения?

Добравшись до дома уже ночью, Данила, как и предполагал, никого там не обнаружил. Осторожно ступая между разбросанных вещей, он прошелся по квартире, осмотрел каждый закуток, заглянул и на балкон, после чего отправил Виктору СМС, мол, все в порядке, можешь спокойно приезжать. А сам в изнеможении, даже не раздевшись и не расстелив постель, лег на диван.

Данила не сомневался, что мгновенно провалится в сон, едва тело примет горизонтальное положение. Однако ни стремительного провала, ни постепенного погружения в сон не последовало.

Он свернулся калачиком, чувствуя, как страшно умаялся, и поначалу никак не мог понять, отчего не в состоянии заснуть. Только через некоторое время Данила вдруг ясно ощутил, что жутко устал не столько от последних событий и переживаний, связанных с кражей кенозина, сколько от самого себя, от собственного существования. Он принялся размышлять о своей жизни – не как обычно, не перебирая в уме текущие дела и хлопоты и планируя, что нужно успеть сделать завтра, а стал отстраненно оценивать в целом свое прошлое, настоящее и возможное будущее. Он смотрел на себя словно бы со стороны, как на чужого человека, и жизнь этого человека показалась ему несусветно убогой и жалкой.

В самом деле, кто такой Данила Емельянов на этой земле?

С одной стороны, если мерить по общим меркам, рассуждал он, все у него вроде бы не так уж отстойно. Не дебил, окончил бакалавриат одного из престижных универов – выучился на программиста. Может обеспечить себя. Более или менее. То есть скорее, конечно, менее, а не более, но все-таки он вполне самостоятельный человек. Деньги с родителей не тянет. Изредка, конечно, просит их помочь, но только если оказывается в реально трудном положении. Не то, что Витек, которому мать втихаря от папаши без конца подбрасывает то на ремонт машины, то еще на что-то.

Единственное, наверно, с чем Даниле не везет, так это с телками. Вот с ними – действительно не очень. То густо, то пусто. Скорее, конечно, пусто, чем густо. Но и нельзя сказать, что совсем пусто. Главное даже не в этом, а в том, что всегда у него подруги оказываются недолговременными, не успеешь оглянуться, как уже очередная упорхнула и надо искать следующую. Все как-то получается урывками, не гладко. Хотя, с другой стороны, у кого может быть гладко, если мужчина не настроен позволить кому-то стреножить себя «отношениями»? «По-другому и быть не должно», – подумал Данила в попытке примириться с действительностью, однако маневр не удался, потому что он вспомнил про Виктора. Вот же прямо перед ним пример – Фигаксель, у которого все наоборот. Разве когда-нибудь бывало, чтобы Витек оставался без постоянной подружки, не считая в дополнение еще и временных? Да никогда такого не бывало.

Данила, пожалуй, впервые подумал, что завидует товарищу, и осознать это было неприятно. Он всегда искренне считал, что не способен на подобного рода чувства. Тем не менее, похоже, никак по-другому назвать то, что он сейчас ощущает, нельзя – он испытывает зависть. Оправдывало его в собственных глазах и отчасти утешало лишь то, что при этом ему не захотелось сделать другу Фигакселю пакость или хоть мысленно пожелать ему неприятностей, просто он подумал, что это несправедливо: кому-то все отмеряется половником, а кому-то – по чайной ложке.

А какого черта? Так не должно быть. Где логика? Он что, например, рядом с Витьком такой уж прямо урод? Нет же. Совершенно точно – нет. У Витька самое обычное лицо. Во всяком случае, вполне сопоставимое с его лицом. Даже если учесть веснушки и нос с горбинкой, вспомнил Данила свои привычные претензии к отражению в зеркале. Но это мелочи. Вон, у Фигакселя уши какие. Не огромные, может быть, но они у него точно больше, чем полагается, и – ничего, девок это никак не напрягает, не отпугивает. А фигура? Фигура у обоих тоже обыкновенная. Витек, возможно, малость более подтянутый. Жилистый. Но все-таки, если объективно, никто не скажет, что Фигаксель сложен, как бог. Он просто худой.

Данила ворочался на диване и вздыхал. Злобное недовольство, вызванное этими размышлениями, вперемешку с нервным утомлением превратились в его сердце в адскую смесь, которая горела черным пламенем, отнимая, казалось бы, последние его душевные силы, но при этом парадоксальным образом не позволяла окунуться в такое желанное сейчас забытье.

«Господи, да при чем здесь женщины?! – подумал Данила. – О чем я вообще? Это все не то. Дело не в них. Женщины – не самое главное. Женщины – это только индикатор. Да. И причем высококлассный индикатор. Потому что у них звериное чутье на мужицкий потенциал, на наше нутро. Их интуиция работает, как антивирус. Их нюх в режиме постоянного сканирования распознает, кто из окружающих мужчин на какой результат жизни запрограммирован. Вот где у нас различие с Витьком. У меня в мозгах прописана другая программа, чем у него, и девахи это усекают, – подвел итог Данила. – Или не в мозгах – может, в характере».

Этот вывод напрашивался сам собой. Даниле не оставалось ничего другого, как признать, что он несостоятелен. И если уж признавать это, решил он, то без оговорок и без приглаживания правды. Надо четко сказать себе: Данила Емельянов – лузер. Человек, который за всю свою жизнь в принципе неспособен совершить хоть одно сколько-нибудь значительное дело. Таких, как он, на свете немеренные толпы. Обычное ничтожество. Таких миллионы. Миллионы толп. И неважно, по какой причине дела обстоят именно так, а не иначе.

Или важно?

Данила встал, протопал в ванную комнату, умылся холодной водой, затем пошел на кухню. Там он набрал из-под крана воды в электрочайник, включил его и закурил.

Объявив себе приговор, Данила, между тем, не приуныл. Он разозлился, словно бездарью его обозвал другой человек, какой-то хам, случайно повстречавшийся на улице. За такие вещи в морду бьют. А он сам себе их говорит и сам себе предлагает с этим культурно согласиться.

Согласиться с тем, что он посредственность, Данила не мог. И дело тут не в гордости, размыслил он, а в том, что это не соответствует действительности – все-таки не соответствует. Как ни крути, не может считаться дураком человек, который уже немало программ написал, а теперь еще написал и уникальную программу интерфейса для чтения медиатекстов – ну или, если уж быть щепетильным, почти уже написал, осталось там немного.

Данила вспомнил, как этим вечером, еще несколько часов назад, признался Виктору в том, что работает над программой управления видеороликами и иллюстрациями, встроенными непосредственно в текст. Фигаксель-то, между прочим, от души порадовался за него. Хвалил, всячески интересовался деталями, желал удачи. Припоминая этот момент их беседы в восточном ресторане на Мясницкой, Данила даже заулыбался – чертовски приятно, когда тебя понимает друг, когда он искренне радуется твоим успехам, а не затаивает зависть, как некоторые…

Данила не то чтобы повеселел, но несколько приободрился. Он был по-прежнему зол и недоволен собственной жизнью, но решил, что мыслить о ней следует более конструктивно.

Итак, его абсолютно точно нельзя назвать бездарью, потому что он не бездарен. Но тогда почему он считает себя ни на что не способным? Почему он так несчастен? При появлении в мыслях слова «несчастен» Данила поморщился – даже не проговоренное вслух, это слово отдавало когда-то читанными по школьной программе классическими русскими романами с их неуместной в наши дни сентиментальностью, но другого слова для своего нынешнего состояния он подобрать не мог. То есть какой-нибудь модный «депрессняк», конечно, в данном случае тоже подошел бы, но только с оговорками, потому что, едва успев стать модными, такие слова истирались от частого употребления и измельчались. ОК, значит, проблема опознана: надо понять, почему перспективы его жизни кажутся ему настолько серыми, обыденными, настолько непривлекательными, что и жить-то, получается, особо незачем?