Прямо сейчас - Сергей Нагаев

У Данилы был хороший опыт в продумывании идей, возникавших при написании компьютерных программ. И этот опыт подсказывал, что сейчас очень важно не упустить эти обрывки, потому что они связаны друг с другом определенной логикой, которая и позволила достичь конечной идеи – той самой, что в данный момент была утеряна. Главное не упустить эти обрывки мыслей, и тогда их связка, как нить Ариадны, выведет мысль, заблудившуюся в извилинах мозга, к свету.

Надо срочно записать эти куски, решил Данила. Он встал и, даже не заметив, что Виктор уже спит в своем кресле, бросил ему: «Я сейчас» и пошел в другую комнату. Там он нашел свой ноутбук и поспешил с ним на кухню – чтобы можно было работать и курить: они с Виктором давно уже договорились, что в комнатах на ночь дымить не будут. Впрочем, ночи уже не было и в помине, за окном рассвело, и на их пятнадцатом этаже слышно было, как во дворе, где-то внизу, вовсю чирикали воробьи.

На кухне Данила включил ноутбук, создал вордовский файл и напечатал первую строчку: «Манифест недовольного». Затем отбил абзац и выстучал с красной строки: «Ради всеобщей справедливости и свободы для каждого». Спустя некоторое время еще раз нажал на «энтер» и с воодушевлением напечатал третью строку: «Государство – это я». Потом задумался. Он никак не мог сообразить, куда двигаться дальше. И тут нить Ариадны сделала свое дело. Данила хлопнул себя ладонью по лбу и, сказав вслух: «Эврика!», напечатал на следующей строке: «Государство – это человек». Покопавшись в интернете, Данила очень быстро обнаружил, что у этой фразы вроде бы имеется автор – Платон. Ну, разумеется, куда же без древних греков! «Интересно, есть ли хоть одна фундаментальная мысль, которая не приходила в голову грекам? – подумал Данила. – За их былые интеллектуальные заслуги Евросоюз и тянет на себе долги Греции, предки этих ребят еще в древние века заработали им пенсию».

Однако, почитав в интернете подробнее о том, какой смысл вкладывал древнегреческий философ в дефиницию «государство – это человек», Данила приободрился. Платон подразумевал лишь то, что государство похоже на человека, но при этом считал, что человек должен служить интересам государства. Данила хмыкнул. Выходит, социализм в России строили по чертежам Платона. Надо же, а он и не знал. Вот надо было не прогуливать лекции по философии. «Ладно, Платоша, у меня все будет ровно наоборот. Не человек для государства, а государство для человека. Но как? Надо все хорошенько обмозговать. А потом расписать повнятнее и перевести на инглиш, перед тем как публиковать в интернете», – подумал Данила.

Мысль о том, что свои идеи следует опубликовать в сети, возникла у Данилы еще в комнате – пожалуй, ради этого он и сел за клавиатуру, но теперь он сформулировал это уже как задачу, как ТЗ. Перевести текст на английский язык проблемы для него, выпускника Высшей школы экономики, чрезмерного труда не составляло. Но как бы то ни было, всем этим надо будет заняться завтра, устало подумал он, главное, что сейчас уловлена основная идея текста.

Данила выделил первую строчку, выровнял ее по центру, сделав заголовком, и чуть подправил. Получилось так: «Манифест недовольных». Он потянулся и утомленно сощурился на солнце, выбравшееся из-за соседнего дома. На сегодня хватит, решил он, пора поспать хоть немного. Данила нажал на крест в правом углу экрана и затем на «Да» после запроса «Сохранить изменения?».

Затем он, спохватившись, вновь открыл файл и добавил внизу: «Это не месть другим людям. Не месть бывшим начальникам, не месть бывшим женщинам, а только месть себе прошлому, месть тому человеку, кем я был до того, как решил изменить себя и изменить устройство всех обществ на всей земле». На сей раз он закрыл файл, не дожидаясь диалогового окна с запросом о сохранении изменений в тексте, потому что сразу кликнул «Сохранить».

Глава 20. Мы его теряем

После перцовых притираний, которые устроила Кутыкину рыжая Вуди, он, выйдя из туалета, выглядел таким беспомощным, глаза его, обрамленные красными кругами, смотрели на мир так обиженно и он с таким затравленным видом попросил Ольгу проводить его до дома, что она почувствовала себя обязанной пойти с ним.

С одной стороны, вроде ничего страшного – почему бы не проводить человека до дома и не попить с ним чаю, как он предложил. Посидеть с ним немного, морально поддержать, а потом, когда он придет в себя, заказать такси и уехать. Чего ей бояться? Не остановит же он ее силой, если она решит распрощаться. Хотя от мужиков, особенно подвыпивших, всякого можно ожидать. Но дело было в другом – в том, что, с другой стороны, именно в отношениях с мужчинами Ольга особенно не любила ситуации, которые хоть в какой-то степени принуждали ее склоняться к тем или иным решениям. Этого Ольга и опасалась в начале разговора с Кутыкиным, когда он стал зазывать ее к себе домой, – что обстоятельства в процессе встречи сложатся как-нибудь так, что ей придется делать выбор – идти к нему или не идти – без полной свободы этого самого выбора. И вдобавок к двойственным ощущениям по поводу похода к писателю она действительно сочувствовала ему.

Словом, когда Ольга переступала порог квартиры, авансом предоставленной Кутыкину за пока не написанный сценарий, она нервничала, не зная толком, как относиться к своему визиту и какой линии поведения придерживаться.

Предложив Ольге располагаться, Виталий Кутыкин с двумя бутылками водки, одна из которых, правда, была более чем наполовину опорожненной еще в кафе, протопал прямо на кухню. Там он преобразился. В навесном шкафчике отыскались рюмки. Насвистывая, писатель деловито достал из сушилки тарелку, положил на нее кое-какие фрукты из холодильника и хотел отнести все это в комнату, но ему отчаянно захотелось сначала быстренько хлопнуть пятьдесят граммов в одиночку. Он тут же налил себе.

– Я, наверно, разуюсь? – спросила Ольга, все еще в нерешительности стоявшая в прихожей.

Кутыкин возвратил запрокинутую в выпивательном движении голову в исходное положение. После рюмки у него перехватило дыхание. Он несколько секунд переждал, давая организму возможность благосклонно воспринять глоток. Наконец удостоверился, что порция принята, и только тогда задышал и ответил по-гусарски развязно:

– Разувайся хоть догола.

С учетом того обстоятельства, что еще пять минут назад он выглядел совершенно убитым, эта фраза прозвучала неуместно. Слишком быстрым было перерождение. Стало очевидно, что в кафе он ломал комедию на тему «Утонченная натура писателя подавлена грубостью жизни», чтобы Ольга согласилась проводить его до дома, – и теперь сам же разоблачил свою уловку.

– Я – в смысле очень жарко, – поспешил поправиться Виталий. – И… э-э… чувствуй себя как дома.

– Да я поняла, – со смехом сказала Ольга.

Она действительно все поняла. И ей даже польстило, что Кутыкин старается показать себя джентльменом. Как ни говори, приятно, что тебя пытается охмурить знаменитый писатель. Еще бы! Скажи ей кто-нибудь еще вчера, что сам Кутыкин, глядя на нее с нескрываемым мужским интересом, станет упрашивать зайти к нему домой, это прозвучало бы фантастично. Тысячи молодых женщин с данными, позволяющими претендовать на хорошие жизненные перспективы, были бы рады подобному шансу.

Кутыкин и Ольга расположились в комнате, где стоял письменный стол. Усевшись в кресла, рядом с которыми стоял низкий журнальный столик, на который Кутыкин и поставил бутылки, рюмки и тарелку с фруктами, пили потихоньку водку, закусывая яблоками, бананами, грушами. Ольга отметила про себя, что комната пустовата и не обжита. И подумала, что, будь она здесь хозяйкой, например, в качестве жены Кутыкина, то живо бы обуютила эту холостяцкую берлогу. Других комнат она не видела, а Виталий осмотреть их не предложил, увлекшись водкой, но было и так понятно, что площадь квартиры позволяет широко развернуться с приятными хлопотами.

Виталий вел себя непринужденно, но сдержанно. Пытался поначалу веселить Ольгу, рассказывал анекдоты, отпускал смелые комплименты в ее адрес, но та умело поддерживала в разговоре дистанцию. Ольга решила, что раз уж он так разохотился, то пусть потрудится завоевать ее, и поэтому время от времени переводила разговор на серьезный лад. Мало-помалу Кутыкин и сам увлекся обсуждением проблем писательского искусства, то есть рассказывал о том, как сам пишет. А когда она спросила о сценарии, про который он завел речь в кафе, Виталий рассказал мгновенно сочиненную небылицу. Якобы некая частная кинокомпания заказала ему сценарий, а затем из-за финансовых проблем отказалась от замысла. В фильме, мол, планировалось представить историю, которая могла бы объединить разные слои населения страны вокруг идеи великого будущего России.