Прямо сейчас - Сергей Нагаев

По словам Кутыкина, он настолько загорелся этим проектом, что решил во что бы то ни стало найти спонсора. И тогда, дескать, ему в голову пришла счастливая мысль – кому же и финансировать такой фильм, как не государству? И вот Кутыкин позвонил в администрацию президента страны, изложил им свою мысль, те доложили президенту Паутову, который пришел в восторг от идеи Кутыкина. Сразу же было организовано награждение Кутыкина званием «Заслуженный сетевик» – в качестве повода для встречи с президентом в Кремле. (Этот эпизод, с удовольствием заметил писатель, особенно впечатлил Ольгу – она, как оказалось, видела в новостях по телевизору скромную, почти домашнюю церемонию награждения и слышала ответную краткую речь писателя.) После этой-то церемонии между Кутыкиным и президентом и состоялся разговор, и Паутов лично гарантировал Кутыкину режим всяческого благоприятствования для создания фильма. Однако теперь, добавил Виталий, возникла загвоздка. Черт бы побрал этих российских чиновников! Администрация президента, как всегда, взялась за выполнение приказа слишком ретиво, уже намечен режиссер, подбираются актеры. Но проблема в том, что сценария пока нет. Есть лишь некие общие идеи. Его, кутыкинские, идеи.

Конечно, добавил писатель, он сам виноват, что в беседе с президентом заверил его, будто бы готов написать сценарий за месяц, а то и быстрее. Ну то есть Кутыкину это, разумеется, под силу. У него действительно есть отличные идеи для фильма. Но, к сожалению, напрочь отсутствует чисто технический опыт в написании сценариев. В общем, чтобы запущенная киномашина не остановилась, нужно в считанные дни слепить хоть что-нибудь. Что-нибудь более или менее профессиональное с типажами главных героев и с главной линией сюжета. А потом исходную «рыбу» можно будет поправить. Да хоть полностью переписать. Главное сейчас не затормозить процесс. Потому что если проект временно приостановят из-за отсутствия сценария, то понятно, что больше уже к нему не вернутся. Ведь всем известно: в России нет ничего более постоянного, чем временное. Вот такая проблема.

Что же касается главной сюжетной линии, она, по мысли Кутыкина, должна повествовать о таинственном международном закулисье, о нескольких глобальных корпорациях, которые намерены диктовать свою волю народам всей планеты. Вдохновитель этих темных сил, глава тайного совета корпораций (американский миллиардер), намерен начать с беспрецедентной хакерской атаки на электронные сети России, Европы и США. В России ему будет помогать заместитель главы ФСБ, который хочет занять место шефа. Отпор зарвавшимся международным олигархам даст офицер ФСБ (возможно, в отставке), он разоблачит по ходу дела и предателя в ФСБ. А поможет бравому офицеру молодая сотрудница американских спецслужб. Возможно, идея сюжета не очень-то новая, согласился Кутыкин, в сериале о Джеймсе Бонде и тому подобных боевиках примерно такие же байки эксплуатируются уже полвека. Но какая разница? До сих пор это еще никому не приелось.

Писатель так увлекся своими россказнями, что не замечал, как выпивает рюмку за рюмкой. Однако не столько истовость Кутыкина в употреблении спиртного, сколько его неуемное словоизвержение начало тревожить Ольгу. Было обидно, что он совершенно позабыл о том, что перед ним сидит женщина, которую он пригласил к себе с явным намерением соблазнить. И очень скоро чувство досады стало преобладать.

Писатель обращался к ней как к коллеге. И только. Ему определенно нравилось, что она понимает его с полуслова, и это, очевидно, так вдохновляло его, что он говорил и говорил. Уж она и томно улыбалась ему. И демонстративно расстегнула две пуговицы на своей белой кофте-сорочке, говоря, что, мол, надо же, какая выдалась жаркая ночь (причем слово «жаркая» было произнесено с особым нажимом). И пару раз наклонялась за как бы случайно оброненной на пол зажигалкой, демонстрируя то, что скрывалось, несмотря на расстегнутые пуговицы, под кофтой – все без толку. Ни на грудь ее, ни на какие другие места, достойные алчных мужских взглядов, писатель не обращал внимания, лишь иногда невидяще посматривал ей в глаза. И хуже того, постепенно Кутыкин перестал даже изредка взглядывать на Ольгу. Токуя глухарем, он, казалось, вовсе забыл, что рядом есть кто-то еще, и теперь либо смотрел в угол комнаты, либо закатывал глаза к потолку.

Ольга решила пойти ва-банк. Про свои не очень гладко бритые икры ног она уже не думала. Вернее, на секунду она вспомнила о них, однако рассудила, что Виталий уже достиг степени опьянения, когда мелочи вроде небритых икр не имеют ни малейшего значения. Гораздо более актуальным было то, что Кутыкин откупорил вторую бутылку. Было ясно, что уже в ближайшее время он может допиться под свое монотонное бормотание до коматозного состояния и таким образом окончательно выпадет в качестве мужчины из формата свидания. Ольга даже мысленно произнесла фразу, которую сценаристы телесериалов традиционно вкладывают в уста медсестер при виде умирающего пациента: «Мы его теряем!».

* * *

А между тем в другой части центра Москвы, в самой центральной части центра, в Кремле, тоже прозвучала эта фраза: «Мы его теряем!» Она прозвучала из динамика аппарата видеосвязи на столе президента Российской Федерации Владимира Ивановича Паутова, а произнесена была в микрофон в Беловежской пуще, в летней резиденции белорусского президента Антона Максимовича Микулова. Но сказал это не Микулов, а его бессменная в течение последних двенадцати лет правая рука, министр безопасности Белоруссии Владислав Сидорович Чернега.

– Слава, – обратился Паутов к экрану, с которого на него смотрела седовласая голова встревоженного Чернеги, – мы ведь с тобой сто лет друг друга знаем. Ты можешь без вот этих вот, – Паутов ладонью показал над столом плывущую зигзагом рыбу, – просто объяснить, что происходит? Я понял, что Максимыча инфаркт свалил. Но на хрена мне-то так срочно вылетать в Минск?

– Он совсем плох. Врачи говорят, может уйти в любую минуту. И он просит. Говорит, что соберется с силами и сделает с тобой совместное видеообращение к белорусскому народу и к народу России, – на экране было видно, как Чернега округлил глаза и немного подался вперед, словно хотел сказать нечто секретное на ухо близко сидящему от него собеседнику. – Хочет перед смертью объявить о том, что подписал с тобой соглашение о полном воссоединении России и Белоруссии. То есть фактически, Володя, речь о том, что теперь ты становишься президентом объединенного государства. Понимаешь, какие перспективы?

* * *

Ольга встала, расправила плечи и с рюмкой в руке подошла к развалившемуся в кресле осоловевшему Кутыкину.

Он посмотрел на нее и смолк.

Она сказала:

– За все это надо выпить.

– С удовольствием, – проговорил писатель, пытаясь придать своей пьяненькой улыбке игривость, и взял рюмку с журнального столика.

– На брудершафт? – сказала Ольга.

Он, кряхтя, стал собирать себя в кресле, чтобы встать. Но она не дала Кутыкину подняться и сама села ему на колени.

Через минут пять возни, неуклюжих объятий и поцелуев, которые Виталий, по всей видимости, старательно исполнял в качестве прелюдии, Ольга нетерпеливо выдохнула и, встав с его колен, начала раздеваться. Впрочем, Кутыкин к этому моменту уже несколько раззадорился, а когда она резко поднялась, сообразил, к тому же, что следовало бы пошевеливаться энергичнее, и взял себя в руки. Он неожиданно не без элегантности встал с кресла и, тоже раздеваясь, сказал:

– Пойдем в спальню?

Однако в спальне, на широкой кровати, в которую они легли, дело все равно не заспорилось. Виталий еще некоторое время потискал Ольгу, затем притянул ее руку к своему паху. Но когда нежные поглаживания помогли наконец с эрекцией, он вопреки ожиданиям Ольги даже не попытался заняться с ней сексом. Беллетрист томным голосом сказал: «Погоди, я лучше сам» и, отставив ее ладонь в сторону, принялся работать собственной рукой.

Кутыкин, отвернувшись от нее, мастурбировал, а она, лежа на спине и заложив руки за голову, глядела в потолок. В голове ее вертелись слова «Превратности любви», которые довольно быстро показались ей не очень-то своевременными. Гораздо более своевременной, подумала она, было бы фраза «Ну, не еж твою мать?».

Ольга была разочарована. Вместе с тем трудно сказать, что именно расстроило ее в большей степени – странный способ секса или смутное предощущение потери той магии, что привела ее в кровать Кутыкина. Как ни крути, до этого момента ей казалось, что между ними возникло некое особое чувство, некое взаимопонимание, которое возможно только при встрече родственных душ. Во всяком случае Кутыкин дал ей множество прямых и косвенных поводов так думать. А сейчас… Она стала припоминать, как все у них было этим вечером, и ей почудилось, что расстраиваться она начала чуть раньше, когда села на колени Виталию – уже тогда она по его движениям почувствовала, что ничего у них не получится. Была в его ласках какая-то фальшь, какая-то недострасть. Вот что было обидно.