Архитектура для начинающих (СИ) - "White_Light_"

Но глаза вечно витающей в облаках Риты вчера были совсем иными, когда она смотрела на Ольгу, в них светилась душа, и билась вселенная. Вся Рита, эта вечно отмороженная снежная королева, была одним большим и горящим сердцем, она была другой, живой до боли, пронзительно нежной, беззащитной, открытой и прекрасной, будто светлейшая из Богинь.

Вера тоже глядит на Кампински с преданностью старой собаки, но это не то.

«Катька? — подвернувшееся сравнение смешит Джамалу. — Катька облизывается на Золотарева как голодная свинья на ведро трюфелей. Тоже любовь своего рода!»

Ветерок поиграл с локонами Джамалы, принес аромат варенья из розовых лепестков и мимолетное видение детства.

«Моя мама до смерти любила моего отца»? — больно кольнула в сердце истина. Джамала помнила свою мать молодой, помнила ее горько-сладкий, тягучий, как то варенье, взгляд.

Рита смотрела вчера так на Ольгу.

«Я не могу ненавидеть тебя после этого», — грустно признается молодая женщина. — «Я только завидую тебе. Ведь я еще никогда не испытывала ничего подобного и, наверное, уже никогда не испытаю. Они вытоптали все мои чувства…»

Подъезжая к озеру, Ольга едва не забыла затормозить и, очнувшись в последний момент, потянула ручник. В результате они с Верой едва не хлопнулись носами о лобовое стекло.

Машина заглохла.

Покидая салон, Вера что-то говорила, но Ольга не вслушивалась в ее речь. Все равно ничего важного или нового, просто треп.

— Что это? — удивление и легкая брезгливость в голосе Веры заставили быть услышанными позже.

— Не трогай, — Ольга не оглядывается, не смотрит, но точно знает, о чем сейчас спрашивает женщина. Посреди пустынного тихого берега, на серо-бурой гальке одиноко застыла пара женских туфель на тонких шпильках (собственно, из-за них Ольга едва вспомнила о педали тормоза).

— Это Риткины, — и тише, сама себе, — неужели эта сумасшедшая здесь была вчера? Ночью?

Вера смотрит на туфли, на Ольгу, опускает глаза.

— На том берегу кувшинки, — звучит голос Кампински, забивающий неловкость ситуации. — Но отсюда не добраться, если только в обход. — Она окидывает взглядом непроходимую первозданность заросшего ивами берега. — Да и то – не факт.

Вера возвращается к машине, находит в собственной сумке пакет, всегда припрятанный «на всякий пожарный», тихо вздыхает, а потом идет и складывает в него Ритины туфли.

— Я оставлю в машине, — говорит Ольге. — Отдашь ей когда… нибудь… сможешь.

В ответ девушка пожимает плечами и отворачивается.

— Не знаю, Вер, — снимает джинсы, майку, остается в спортивного типа лифе и плавках, с разбегу прыгает в озеро, плывет размашисто к противоположному берегу.

Вера кладет пакет с туфлями на заднее сидение Ольгиной ауди. Хочется сжечь их, но она аккуратно закрывает дверь и поворачивается к озеру, там, в ледяных брызгах, видны красивые плечи, напряженные мышцами руки. Там, в холодной воде, осталось ее сердце и душа вместе взятые. Как Ольга скажет, так все и будет.

После купания становится легче. Глубоко вдыхая свежий, чуть сырой воздух, Ольга выходит на берег и падает на нагретую солнцем гальку. Вера опускается рядом, наклоняясь, целует желанные губы, ощущая на них вкус дыхания и ледяные капли воды.

Ольга широко улыбается, потягивается с удовольствием и смотрит глубоко-глубоко в небо. Вере кажется, что в ее глазах, как в колодцах, отражается млечный путь.

— Как хорошо, — Ольга протягивает Вере цветок кувшинки. — В воду поставь, а то быстро завянет.

Женщина улыбается.

— Где же я воды тебе, ему возьму? — она благодарна, она почти счастлива долей секунды.

Ольга, смеясь, берет кувшинку обратно и вплетает стебель в собственные мокрые волосы.

— Здесь, например!

Счастливо прикрывая глаза, Вера нежно качает головой, шепчет «сумасшедшая» и «я люблю тебя».

Откидываясь на спину, Ольга закрывает глаза. Ей слышится в происходящем другой голос, он растворен в этом воздухе, в каждом проявлении вселенной. Он наполняет ее и делает жизнь невыносимой (без нее).

«Так, наверное, замерзший Кай плакал в финале жестокой сказки датского сочинителя».

— Расскажи мне про Рим, — просит Ольга, глядя на Веру из-под полуприкрытых ресниц. — Вечный город. Я там еще не была.

— В чем же вопрос? — улыбается женщина, обводит кончиками пальцев контуры Ольгиного лица, носа, бровей. — Полетели? У тебя будет как минимум неделя каникул, пока все дела утрясутся со стартом проекта.

— Мне нужно в Питер, — чуть морщится Ольга. — Маман съезжает с квартиры.

— С той самой? — удивляется Вера. Ольга кивает согласно. — Да, с той.

Где-то очень далеко слышен шум машин. Или ветра. Стрекот кузнечиков, пересвист невидимых полевых птах.

— Ты переедешь туда? — негромко спрашивает Вера. За прошедшие несколько минут она уже рассчитала миллион комбинаций. Ольга пожимает плечами.

— Нет, пока не планирую.

Молчат, понимая, что ближайшее время ей, скорее всего, еще придется прожить в Городке.

— Я рассчитывала «Северо-Запад» с нашими конструкторами, — нехотя оговаривается Ольга. — В инженеры прошу у Семенова Талгата.

— Он нарасхват, — сомневается Вера. Ольга вновь пожимает плечами. — Тем более, — она щурится в небо, словно там уже видит башни строительных кранов. — От местных куча своих спецов топчется.

— Тот парень. Миша, — Вера исподволь наблюдает за Ольгой. — У вас странная дружба.

— Золотарев-старший его главным двигает от филиала, — Ольга в очередной раз жмет плечи и ерзает. — Колется что-то, — она садится.

К ее спине прилипли несколько мелких камешков. Вера счищает их ладонью, чуть дольше задерживая контакт, чем… Ольга через голову снимает мокрый лиф. У нее небольшая грудь, а соски от холода сердито топорщатся красными ягодинами.

— Где моя майка? — легко поднимается. Одежда осталась дальше на берегу, в двух шагах.

— Ты его давно знаешь? — Вера смотрит ей вслед. Ольга натягивает на голый торс сухую майку, снимает плавки, бросает их на гальку и берет джинсы.

— Я же отсюда. Учились вместе, — доносится ее голос. Представляя себя без плавок и в джинсах, Вера переживает странное ощущение — волнующее, но дискомфортное.

— Кого черт несет? — щурится Ольга вдаль. Над степной грунтовкой расплывается облачко пыли.

— Я вас видел вчера, — негромко, не глядя на Риту, говорит Миша. — Ни хера, правда, не понял.

Они сидят за столом. Война войной, а обед, как водится, по расписанию. Пусть даже легкий, который и обедом едва ли можно назвать.

— Ты давно, что ли, знаешь Кампински? — он поднимает глаза и смотрит в упор. Он боится услышать ответ. Это чувствуется всеми порами кожи, фибрами души и прочим, что, говорят, чувствовать не может вовсе. Рита смотрит в тарелку.

— Я тебя слышу, — негромко звучит ее голос. Поднимает глаза. Миша, напротив, отводит взгляд.

В саду голоса детей и Мишкиной мамы, зовущей внуков на обед. В их общем гомоне Миша и Рита слышат голос дочери так, если бы она одна там галдела сама с собой.

Рита ладонями закрывает лицо — это пытка. Это не жизнь. Это не-вы-но-си-мо.

— Ты давно ее знаешь, — устало, утвердительно произносит Золотарев.

— Целую вечность, — не менее твердо отвечает Рита, вскидывает зеленый взгляд так, как только она это делает. — С февраля.

Он, вспоминая, кивает. В феврале она приехала.

— Я не знала, что ты о ней тогда говорил, — продолжает Рита. — Мы познакомились… — не по-февральски теплый день отражается неуверенной полуулыбкой. — Возле «Эдельвейса». Скользко было, я чуть не упала, она оказалась рядом и поддержала меня.

Замерев, Мишка слушает голос. Негромкий, красивый и ядовитый смертельно. Она рассказывает сейчас ему, как повстречала ее! Ему! Здесь! У него дома!

— Заметь, не у нас. Дома, — когда его крик рассыпался в воздухе, произносит Рита. — За все эти годы мы так и не стали «мы». Есть ты, есть твоя жена, твоя дочь, этот дом, о котором… который тоже «твой», как и все в нем, — она не обвиняет, она убивает его словами, и он не понимает, как это происходит?! — А меня нет, — ресницы Риты блестят. — Я не хочу быть твоей женой, Золотарев! Я хочу быть собой!