Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Для того, чтобы я не пачкал полы своей единственной рубашки, ее подкатывали чуть ли не под лопатки и завязывали там узелком. Я делаю неимоверные усилия, стремясь во что бы то ни стало перевалиться через наш высокий порог.

Вот я уже ухватился за край его и пытаюсь перетащить ножку на ту сторону и тут же чувствую чью-то руку на своей спине… Это тетя Ахау приподнимает меня за узелок и легко переставляет на ту сторону. Где уж в такие минуты обращать внимание на извержения из носа? Они смешиваются с дворовой пылью и застывают коркой на верхней губе, как настоящая вулканическая лава.

— Эй, бабка! — тетя хохочет, обращаясь к моей матери. — Неужели и этот сопляк когда-нибудь станет хвалиться, что сам всего достиг в жизни, без женской помощи!

А я изумленно таращу глаза на огромное, похожее на медный таз солнце и полувопросительно бормочу:

— А, гунь… гунь…

По-видимому, я уже слышал это слово — кун, что по-казахски означает солнце.

— Господи, не сглазили бы его! — восклицает тетя Ахау и подхватывает меня на руки. В голосе ее радостная тревога. — Такой умный…

Наверно, в тот миг я впервые ощутил успокаивающую синеву неба, был поражен его недосягаемым величием, и впервые сильнее забилось мое маленькое сердце.

О, как хотел бы я испытать все это снова, в первый раз увидеть солнечный восход, необъяснимые волшебные переливы утренних миражей в степи, необъятное небо. Для меня тогда горизонт проходил там, где стоят песчаные холмы, у подножья которых были привязаны наши телята. В тот день, по-видимому, я и сделал первый осмысленный шаг по земле, на которой, словно степные вихри, проносились судьбы моих предков.

…Однажды ночью старший брат вывел меня из дома, прикрыв подолом своего теплого купи — стеганого халата. Ясное звездное небо увидел я и плывущий в синеватых волнах сквозь белесые облака круг, похожий на головку бабушкиного веретена.

— А-а, яй, яй! — крикнул я.

«Ай» по-казахски — луна.

Так же без посторонней помощи определил я и звезды.

— Дуз… дуз!..

«Жулдуз» по-казахски — звезда.

Как и все дети на земле, я любил маленьких козлят, ягнят, жеребят. Как-то весной я уснул на солнышке под окошком, обняв за шею беленького козленка, и тот не пошевелился, пока я спал. Это вошло у меня в привычку — спать на солнце в обнимку с этим козленком, и взрослые буквально оттаскивали меня от него.

И любил я еще сидеть на спине у бабушки, куда бы она ни шла. Это как будто не по рассказам других, а действительно сохранилось в памяти. Костистая спокойная бабушкина спина, я ухватился за родные плечи и смотрю оттуда на мир…

Два случая я точно помню… Было мне тогда уже года четыре, а то и все пять. Я сидел на кухне и выедал из щербатой чашечки крутую пшенную кашу. Чашку я держал справа, а трудился левой рукой, потому что левша. Вдруг под самой дверью раздалось самодовольное урчание. Я осторожно приоткрыл дверь и увидел нашу рыжую кошку с черными лапами, черным хвостом и черными кончиками ушей. Она с воодушевлением терзала неизвестно как пойманного ею жаворонка. На моих глазах разодрала она ему крылышки, отгрызла лапку. Придя в себя, я закричал что было силы и стукнул ее деревянной ложкой по лбу. Кошка зарычала, молниеносным движением когтистой лапы оцарапала мне ногу до колена и убежала вместе с добычей. Я продолжал истошно кричать, пока подоспевшая бабушка не взяла меня на руки и не успокоила…

Во второй раз я вышел во двор и увидел, как наш черный с белой грудью пес-волкодав роет передними лапами землю у подножья бугра. Когда я подошел, он уже добрался до влажного слоя, и мягкая глина летела во все стороны из-под его широких лап. То и дело пес переставал копать и прижимался носом к норе, вынюхивая там что-то. Потом, остервенело полаяв, снова принимался за работу.

Меня охватило любопытство, и я подошел поближе, даже принялся помогать псу. Вдруг Алыпсок всполошился, рванулся вперед и вступил в отчаянную борьбу с каким-то неведомым мне существом. Из-под лапы его выскочило что-то маленькое, рыжее и бросилось наутек. Но разве убежит беззащитный хомячок от овчарки? Одним прыжком настиг пес зверька, сдавил его шею.

— Алыпсок… Ка, ка!.. Алыпсок!..

Голос мой срывается от ужаса. Мне до боли жаль маленького хомячка… Слышится хруст костей. Алыпсок ложится на землю и поедает добычу.

Схватив лежащую на земле тонкую хворостину, я что есть силы хлещу собаку по спине, по морде. Но пес только отклоняется от ударов. Покончив с хомяком, он приходит в благодушное настроение и начинает играть со своим хвостом. Я, плача от бессилия, бегу домой…

Ох, этот Алыпсок! В другие дни я с удовольствием играю с ним. Пытаюсь, например, почесать, как и он, правой ногой за левым ухом. Напомню, что штанов у меня нет и в помине. Взрослые, увидев мои старания, покатываются со смеху.

А сейчас я не люблю почему-то кошек и собак. Возможно, сохранилось отвращение к первому увиденному мной убийству…

Какие только мысли не приходят в голову, когда сидишь вот так один посреди степи и знаешь, что когда-то родился здесь, ходил, бегал, смеялся и плакал!..

Сколько нас было в семье, а вернулся сейчас лишь я один. С чем сравнить все сохранившееся в памяти от тех лет? Память как бабушкин сундук, в который клала она майское сливочное масло.

А может быть, память — это собранное по ниточке девичье приданое?.. На бешеную байгу похожи вспышки памяти. С ними ничего не поделаешь. Вихрем проносится давно прошедшее, лишь обдавая на скаку пылью.

…Кузница отца стояла чуть в стороне от скотного двора. Она представляла собой высокий шалаш из многолетнего почерневшего камыша. Верхушки его сгибались, образуя своеобразный купол, а изнутри все сооружение было укреплено деревянными жердями. В самом центре оставалось отверстие для выхода дыма и притока свежего воздуха. Таким образом, кузница по