Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти удары до сих пор отдаются у меня в ушах, где бы я ни жил. У отца мало было свободного времени: от зари и до поздней ночи грохотало внутри, и легкий сизый дымок поднимался над кузницей. Горы железа громоздились вокруг. И над всем этим властвовал отец — в суровом домотканом чекмене с короткими рукавами, перепоясанном сыромятным ремнем и надетом прямо на голое тело, в шароварах из грубой мешковины, в высушенных солнцем сыромятных сапогах на войлочной подкладке, в заячьей ушанке с подвернутыми краями. Длинными щипцами брал он из огня каленое голубовато-белое железо и клал на наковальню. Подручный размахивался и бил по нему тяжелым молотом, высекая всякий раз снопы искр. Они летели во все стороны кузницы, затухая на потемневших от дыма стенах и потолке.
Конечно, искры попадали и на открытое лицо и руки отца, но он не чувствовал их огненного прикосновения. Мне казалось, что они погибали, прикоснувшись к нему, и при этом шипели в злобном бессилии. А у отца все лицо было в черных отметинках огня, а руки испещрены ожогами.
Отцовские руки… Ладони его были похожи на мозолистые наросты на коленных чашках верблюда, — самым острым ножом трудно было срезать с них твердую накипь, образовавшуюся от горячего железа. Тыльная сторона руки была похожа на дубленую воловью шкуру, куда навсегда впаялись металлическая пыль и многолетний шлак. Сколько бы ни мыл отец руки с мылом, они оставались темными. Этот очугунившийся черный слой кожи невозможно было уничтожить, потому что он каждый раз нарастал заново. И все же перед едой отец подолгу мылся, словно надеясь на чудо…
Я пошел в мать — круглолицый, коренастый и курносый. А у отца было продолговатое лицо, густые усы и борода, нос горбом, глубоко сидящие глаза. Роста он был куда выше среднего, а при работе употреблял насыбай — мелко растертую табачную смесь, которую клал под язык. Что еще можно сказать о нем?..
Его хорошо помнят все наши соседи. Старики до сих пор рассказывают о выкованной им как-то шакче — сосуде для насыбая. Какой-то богач из наших мест предлагал ему за эту шакчу жирную кобылицу, но он не захотел меняться. Отец выковывал замечательные кетмени, волчьи и лисьи капканы с двусторонне зазубренными защелками, замки для конских пут — ксенов, треноги для очагов, совки, ножи, стригала, крючья для оглобель и многие другие вещи, необходимые в деревенском обиходе. У многих в округе до нынешнего времени можно увидеть железные поделки отца. Занимался он и медью — заклепывал самовары, ставил латки на чайники, тазы, ведра, чинил рукомойники, перетягивал треснувшую фаянсовую посуду. Такие мастера на все руки издревле жили на нашей земле…
И, как кругом на земле, именно в кузнице слышался настоящий человеческий смех, рассказывались всякие интересные истории, состязались остроумцы. Оно и понятно: где, кроме кузни, встретишь в ауле свежего человека? Я был тогда еще слишком мал, но кое-что запомнил…
Приехал как-то к отцу один человек из дальнего аула заделать пробоину на своем котле. Отец заклепал котел, незнакомец положил его в мешок, взвалил на верблюда и уехал. По дороге верблюд подскользнулся, упал, и котел развалился теперь уже на несколько кусков. И вот хозяин котла возвращается к отцу и говорит:
— Почтенный Игибай, случилась беда: в этом мешке осколки, а не целый казан. Теперь тебе полагается уже не ягненок, а целый баран!
И так складно получилось по-казахски, что присутствовавшие там люди буквально покатились со смеху. А отец за остроумие починил бедняку его казан бесплатно.
Как все казахские кузнецы, мой отец был и неплохим ювелиром. Состоятельные люди приглашали его к себе, чтобы он готовил украшения к свадьбам их дочерей. Он довольно искусно изготавливал неприхотливые золотые и серебряные запястья с родовым орнаментом и узорами, кольца, перстни, кованые серебряные пуговицы, застежки с драгоценными, а чаще полудрагоценными камнями, подвески для девичьих кос и головных уборов, дорогие седла и многое другое. Мне потом встречались на женщинах из наших краев отцовские украшения.
Много чего умел делать отец. Спинки для кроватей, инкрустированные серебром красивые двери, расписные национальные сундуки и комоды, телеги-линейки. Волей-неволей приходилось ему и столярничать, потому что не будешь ведь делать сундук из одних металлических украшений. И надо прямо сказать, что качество умельцев было в те годы куда лучше фабричного…
Очень хорошо помню, как впервые вошел в отцовскую кузницу. Была ночь, и казалось, что все внутри объято пожаром. Но когда я переступил порог, то ничего не увидел и стоял, вглядываясь в сизую тьму.
Вдруг раздался страшный удар железа о железо, вспыхнул огненный сноп, и на какое-то мгновение осветились могучая отцовская фигура и другая, поменьше, — с молотом в руках. И сразу снова наступила кромешная тьма. Потом опять удар, сноп огня и тьма. Я стоял, оглушенный, завороженный…
Сейчас, стоя на том самом месте, где находилась кузница, я сравнил ее с равномерно бьющимся сердцем всей нашей тогдашней округи. Еще не стерся опаленный огнем круглый след от кузницы. Наклонившись, я подобрал кусок старого шлака, положил в карман…
Уже став взрослым, я не раз расспрашивал мать о своем отце.
— Кузнец он был с прокопченной рожей! — говорила мать.
Но я знал, что отец мой был по-настоящему благородным человеком, смелым, веселым, добрым. Только благодаря честному труду заслужил он уважение всех людей в округе. Люди из нашего рода испокон веков были умелыми сапожниками, портными, плотниками, кузнецами.
Подхожу к одинокому кустику колючего тростника шенгеля и вспоминаю, что он и тогда рос возле отцовской кузницы. Ребятишки обдирали его ягоды еще в зеленом виде. Теперь никого нет вокруг, и на кустике с прошлого года остались присохшие ягоды. Я срываю три-четыре, кладу в рот. Оказывается, они такие же вкусные, какими были когда-то. Вспоминаю, что зернышки их любит степной страус — дрофа, которую у нас называют «дуадак». Старший брат легко ловил этих громадных птиц в пору созревания ягод шенгеля…
Черным шенгелем зарос весь берег соленого озера — сора. Нам он казался очень красивым растением,
