Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От этого куста часть сора в направлении Сарыарки имеет вид перекисшего айрана или свежегашенной извести. Миллионы белых пупырышков плывут по воде, усеивают весь берег…
Иду по берегу озера. Еле видна заросшая жесткими травами тропинка. По ней гнал я домой напасшихся козлят, которых мне уже стали доверять с достижением шестилетнего возраста. Ловлю себя на том, что хочу увидеть на тропинке маленькие следы…
Тропинка выводит на большую равнину, где были наши покосы. По весне, как только подсыхала земля, мои старшие братья зажигали здесь прошлогодние травы. Прожорливое пламя мигом охватывало долину широкой беспощадной петлей, гул и треск шли по степи. Не успеешь оглянуться, и стена огня уже стоит перед глазами.
Когда я впервые увидел этот степной пожар, то застыл как вкопанный и не мог оторвать глаз. Что-то завораживающее было в огне. Но потом он затих, осталась лишь выгоревшая земля, по которой нет-нет да проносился черный вихрь. Вскоре сюда приливали вешние воды, потом они отступали, и на каких-нибудь три-четыре месяца вырастала новая трава — по пояс…
Я снова слышу металлическое позвякивание и свист: вж-жи-ик!.. вж-жи-ик! Старшие братья косят траву, пахнет чем-то необыкновенным, горький привкус остается на губах…
Выхожу к пресному озеру. Братья пригоняли сюда лошадей и верблюдов на водопой, женщины приводили коров. Вокруг все сплошь заросло колючкой… Зимой вырубали прорубь во льду, и животные пили прямо оттуда.
В те годы пруд казался мне страшно глубоким. Сейчас запруда осела и от него почти ничего не осталось. Он похож на рассохшуюся кадку, в которую уже много лет не наливали воды.
К зимовью возвращаюсь по другой тропинке. Она совершенно затерялась в густой траве, и если бы я когда-то не ходил по этой тропе, то и не увидел бы ее. Вот и белый такыр — ровный как стол. В лунные ночи мы играли здесь, забывая, что давно уже наступило время спать…
Брюки мои цепляются за кусты тамариска, которые тянутся до самого горизонта. А когда-то они были выше меня и казались деревьями. Даже и теперь многие из них выше моего роста, причудливо изогнутые ветки напоминают щупальцы невиданных зверей. Что уж говорить о впечатлениях малыша, когда он попадал в этот нескончаемый лес…
Осенью на тамариске появляются необычайно яркие малиново-красные цветы, похожие на кисточки от богатырских копий. Мы срывали их и прикрепляли к рубашкам. Кроме того мы использовали упругие крепкие лозы тамариска. Если их очистить от наростов и кожуры, они превращаются в великолепных верховых коней, на которых можно устраивать скачки или байгу по всему такыру. Для верховой езды также годились ветки тальника, росшего по берегам пруда. У каждого из нас было по пять-шесть таких скакунов, и я нещадно уничтожал цветные нитки, которыми вышивала сестра: для каждого тулпара хотелось иметь и уздечку соответственной «масти».
Тулпар — сказочный конь из преданий!.. Помимо уздечки, повода и подпруги для него необходимо иметь еще множество вещей. Из ниток дикой конопли, крепких, как воловьи жилы, сплеталась толстая гибкая плеть, делался аркан, не хватало только вооружения для самого батыра. Поскольку ножом нам запрещено было пользоваться, приходилось обходиться тем же тамариском. Объединенными усилиями выламывался толстый упругий сук и изготавливался лук. Тетивой служила утаенная от бабушки суровая нить, стрелами — чий, а наконечниками для них — надломленные бабушкины иглы.
Труднее всего было изготовить копье, без которого не обойтись настоящему батыру. Опять-таки выручал тамариск, но сколько усилий необходимо было потратить на то, чтобы выломать толстую — в руку — корневую ветку! Из тамариска были и палицы, которые волочились по земле за воином, совсем как настоящие.
Но самой настоящей роскошью для нас были сабли. Это теперь в каждом ауле вдоволь ящиков, старых бочек и многого другого, из чего можно выточить любое холодное оружие. А тогда ничего не было под рукой, кроме тамариска, который не поддавался обработке. Лишь один из нас мальчик Есирхан имел настоящую саблю, на изготовление которой пошла старая деталь от ковроткацкого станка…
И все-таки мы воевали, совершали подвиги, делали стремительные набеги на вражеские армии, осаждали крепости, которые представляли из себя норки сусликов, хомяков и прочих степных зверьков. Особенно интересно было охотиться на тушканчиков. Из своей норки он появляется в сумерках, оглядывается по сторонам и осторожно движется к такыру. Вот тогда и начинается погоня. С шумом и криком несемся мы за ним. Самого зверька не видно, но выдает его белый хвост, который так и мелькает в лунном свете. Иногда мы успеваем пустить в него стрелу или бросить копье, но я не помню случая, чтобы кому-то из нас удалось вернуться с добычей.
Бывали у нас позорные поражения. Однажды, вооруженные до зубов, мчались мы по лощине, налево и направо поражая врагов. И вдруг из-под наших ног вынырнула самка бурундука с целым выводком детенышей. Маленькие бурундуки сразу разбежались кто куда, зато самка оскалила свои острые, как бритвы, зубы и бросилась на нас. Даже наш атаман Есирхан со своей саблей и тот обратился в паническое бегство. Через добрых полверсты мы едва перевели дух…
Во второй раз получилось еще хуже. В этот раз мы ехали рысью в сомкнутом строю и вдруг, повстречались с самым пахучим зверьком из всех, которых мне приходилось потом встречать. Это был хорек. Атаман выхватил было саблю, но хорек встал на задние лапки и принялся отчаянно тявкать. Есирхан замахнулся, но не попал по хорьку. Тот пустился наутек, но когда дорогу к норке преградил один из наших сарбазов, хорьку ничего не оставалось, как принять бой. Он снова поднялся на задние лапки и яростно бросился на нас. Вначале он прыгнул на атамана и в мгновение ока прокусил ему ногу до крови. Есирхан выпустил саблю из рук и заревел на всю степь. А хорек продолжал прыгать, намереваясь
