Письма из заключения (1970–1972) - Илья Габай

Юлик, как тебе известно, побывал в Красноярске, написал очень тепло о поездке туда. Я, разумеется, по известной тебе склонности к воспоминаниям, вспомнил период твоего жениховства и все эти доброй памяти времена. Странно, что вы с Юликом разминулись: я по твоему предыдущему письму понял так, что ты должен вот-вот посетить соседний со мной город ‹…›

Все откладываю книги на воскресенье – в немногие имеющиеся у меня сейчас часы едва успеваю проглядеть интересное мне в журналах. Читал ли ты статью Тамары Лазаревны[134] в «Вопросах литературы»? Там есть и твоя проблема – Достоевский и Манн, но случая с Аптом не повторилось: по-моему, это удивительно (для ее познаний) малопроблемно, и конкуренция тебе не угрожает. В последнее время, на мой взгляд, в ее статьях отчетливее проглядывается методология старой школы литературоведения; на фоне современной остроты критического подтекста и разнообразия стилей это особенно бросается в глаза. Надо в это воскресенье кончить Акутагаву, первое впечатление: поздновато читаю, сейчас все уже как-то известно из других источников и кажется вторичным. Что, надо полагать, несправедливо. Ждет меня еще и «Мефистофель», которого я отложил на середине до поры до времени.

В конце той недели был снег, сейчас июнь как июнь, но ожидаешь поневоле сюрприза. Впрочем, все не зима и мало трогает поэтому.

Прощаюсь с тобой, обнимаю тебя и всех твоих и наших.

Илья.

Елене Семеке

14.6.71

Дорогая Леночка! ‹…›

За оценку стихов я тебе очень признателен. Ты совершенно права: я никак не претендовал на конечные истины (избави бог от них!). Сейчас по прошествии некоторого времени мне, разумеется, ясно, что многое можно выбросить, многое изменить – но именно сейчас уж несбыточно думать об этом. Место об «элите» плохое, потому что прямолинейное. Я рад был, прочитав гораздо позднее Германа Гессе, убедиться в том, что более или менее самостоятельно в какой-то степени и эмпирически даже, размышлял похоже, с тех же позиций. Сам роман меня, правда, только мыслью и устроил: аллегория и притча, как я тебе писал, наверно, неоднократно, в последнее время кажется мне облегченным и умозрительным литературным приемом. По этой же причине меня гораздо больше захватил, чем это случилось бы несколько лет назад, и близкий, я думаю, тебе японец Акутагава. У тебя иное дело: это твой мир. Восток тоже должно чувствовать, понимать, а я слишком уж воспитан на переводных европейских и особенно русских образцах. Вообще мне всегда был наименее понятен какой-нибудь орнаментальный колорит, только в той степени, в какой это придает оттенок, отпечаток и пр. Это я по поводу Белова. То, что я помню из него по новомирским публикациям, как-то отложилось очень противоречиво. В «Плотницких рассказах», насколько я помню, было острое столкновение социальных характеров, моральные коллекции. Но вот у него была в «Новом мире» повесть о каком-то крестьянском балагуре – и здесь я ничего, кроме чувства досады, отчужденности от этой жизни, не испытал. Будто высыпали на меня мешок частушек, неизменно далеких от меня во все времена. Меня почему-то тронула пьеса Друца в последнем номере «Театра». Там тоже притча или полупритча, но местами очень тонко, искренне, с ощущением авторской боли. И общечеловеческой тоже.

Может, я мало и плохо знаю Фалька? Я видел выставку на Беговой и только. А может, случилось и так, что после известных шумных нападений на него я ожидал большего? Или был перекормлен выставками? Во всяком случае, хотелось бы все это увидеть свежим и теперешним – отвыкшим от живописи – взглядом. А Вл. Максимова я мимолетно знал: мы встречались с ним раза два летом 1957 г<ода> во Фрунзе. У него родители погибли в свое время, он остро и непримиримо говорил об этом, так что, не думаю, чтобы он в полном смысле был из кочетовской компании. Им просто надо время от времени печатать что-нибудь художественное, в 1960-х годах особенно нужно было ‹…›

Крепко тебя целую и жду твоих писем.

Илья.

Георгию Борисовичу Федорову

21.6.71

Дорогой Георгий Борисович!

Спасибо за письмо, которое тоже пришло довольно быстро. Вон они какие – электроника, НОТ и пр. По кодексу (исправительно-трудовому), вступившему недавно в силу, письма должны отдаваться и отсылаться в течение трех дней.

Мне немного грустно, ясное дело, что М. Г. (не «милостивая государыня», а Ваша жена)[135] давненько что-то не выберется написать мне пару слов. Но я понимаю, сколько у нее сейчас хлопот с разросшимся и шумноватым семейством, и иных хлопот тоже – и, конечно, никак не в претензиях. Кланяйтесь ей за меня низко и сердечно.

Внучка Ваша, конечно, рановато пристрастилась к зеркалу. Если я правильно понял опыты Менделя с горохом, Вам следует искать гены среди дядей, тетей и пр. Может, это у нее от Б. З.? Я очень рад за Веру, поздравляю ее и – стыдно сказать – но надеюсь, что где-то через 11 месяцев вступят в силу законы «блата». В случаях интересных выставок, разумеется.

Георгий Борисович! Люди типа Гааза[136] – это вечное чудо. Чудо великодушия и самоотверженности, к которому нельзя же, согласитесь, взять и обязать человека. Кажется мне сейчас или это неверное ощущение, что в «Былом и думах» – одной из любимых мной в последние два года книг – взята какая-то невольно снисходительная интонация. Да это, должно быть, и естественно: маститые, крупные фигуры как-то заслоняют такие нешумные дела. Даже слово есть: «филантропия». Но вот и лингвистическая истина: слово и впрямь многозначно. Надо, справедливости ради, отметить и то, что за прошедшие 120 лет (сужу чисто эмпирически) врачи более добросовестно и строго относятся к своим обязанностям ‹…›

Сходил после долгого перерыва в кино – пересмотрел «9 дней одного года», такой серьезный и умный фильм. Он не был принят здесь. Вот еще повод подумать, что и при поголовной грамотности в «массовую культуру» не вошли не только Пруст там или Шенберг.

А вчера смотрели концерт местных артистов театра оперетты. Странное дело, я-то никак не воспринимал такую культуру, не музыку, которая бывает мила, а весь традиционный набор «mots» и телодвижений – но было какое-то тепловатое и доброжелательное состояние. Повеяло прочитанным и памятным из детства духом почему-то провинции. Рядом со мной сидел Минька. Из 18 лет своей жизни он 3 года провел в лагерях, сохранил много детства (он рыжий и засыпан веснушками, маленького роста и худой). Очевидно, искусство он любит. Недавно он учил меня песне про «шаленного» королевского стрелка. На концерте он постоянно восклицал: «Путево, верно, Илья? Путем поет, да?» И делал выводы: «Это она (артистка) балдеет (смеется), чтобы нас насмешить…». Видите, смотрю, значит, мало читаю. Я думаю, что это все-таки временно – такая ограниченность во времени (хотел сказать «такое безвременье», но убоялся двусмысленности).

Крепко Вас целую и желаю Вам всего лучшего во всем: «в заботах жизни, в царской службе, и на пирах разгульной дружбы, и в сладких таинствах гм-гм».

Ваш Илья.

Марку Харитонову

27.6.71

Дорогой Марик!

Надеюсь, письмо застанет тебя еще в Москве. Но на всякий случай напишу так, коротенько: жаль сил впустую, да и новостей с впечатлениями совсем немного. Обязательно напиши мне по приезде в Красноярск, иначе откуда мне знать, по какому адресу писать?

Правильно ли я тебя понял, что ты будешь ежемесячно писать в раздел «Из месяца в месяц»?[137] Слишком он уж краткий, этот раздел, хотя и интересный. И еще я не понял, о каких «новых левых» ты говоришь: о «формалистах», об «экстремистах»? Сейчас слова совсем уж полисемичны, прямо беда. Ленца выходил у меня только майский номер. Не могу судить, открывает ли это что-то новое. Пока что это радует не столько добросовестностью, сколько совестливостью.

Говорят, есть новый роман Александра Исаевича[138]. Читал ли ты его? Если да, расскажи немного. Из моего чтива по твоему – немецкому – ведомству: кончил читать с перерывами «Мефистофеля» и начал с такими же глубокими перерывами читать Клейста. Первое что-то не очень глубоко задело. Он все-таки в этой теме – сделка с дьяволом – провинция в литературной стране его отца. И еще удручают ощутительные намеки на то, что это «с натуры». А Клейста я даже в переводах Пастернака что-то не могу полюбить. Надо было читать его в детстве, вместе с Гюго и Шиллером, а я этого не делал и что-то потерял по пути к Клейсту в способности свеже впечатляться и остро воспринимать. Такие дела ‹…›

Я буду ждать твоих писем – из Москвы ли, из Сибири ли. А пока обнимаю тебя.

Илья.

Герцену Копылову

27.6.71

Дорогой Гера!

Георгий Борисович обещал загрузить тебя землекопной работой. Так что ты не терзайся муками, а поезжай-ка и отвлекись на благодатном Севере. Церкви, девочки, свобода, брат! – чего еще надо, рожна? А что руки не просятся к перу, это уж кругом точно. Чего ж поделаешь, если такие сейчас темпора и морес[139]. Коллекционировать напасти – гиблое дело, свихнешься совсем. Уж бог с ним, давай, по возможности, жить и смеяться, как дети.