Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

7. Старик-кладовщик

Старик-добряк работает в райскладе.Он тих лицом, он горестей лишен.Он с нашим злом в таинственном разладевесь погружен в певучий полусон.

Должно быть, есть же старому резон,забыв лета и не забавы ради,расколыхав серебряные пряди,брести в пыли с гремучим колесом.

Ему – в одышке, в оспе ли, в мещанстве –кричат людишки: «Господи, вмешайся!Да будет мир избавлен и прощен!»

А старичок в ответ на эту речь ихтвердит в слезах: «Да разве я тюремщик?Мне всех вас жаль. Да я-то тут при чем?»

8. Хорал

Дай заглянуть в глаза твои еще хоть.Скажи хоть раз, что ты была не сном…Под сапогами, черными, как деготь,кричит заря в отчаянье смешном.

Святые спят. Их плачем не растрогать.Перепились на пиршестве ночном.Лишь чей-то возглас: «Господи, начнем!»И детский крик. И паника. И похоть.

На небесах горит хорал кровавый.Он сбрасывает любящих с кроватей.Он рушит стены, грозен и коряв.

Кричит в ночи раздавленное детство,и никуда от ужаса не деться,пока гремит пылающий хорал.

9. Племя лишних

Мы – племя лишних в городе большомс дворами злыми, с улицами старыми,где люди глушат водку и боржом,и врут в глаза, и трусят, как при Сталине.

Сто стукачей к нам сызмала приставлены,казенный дом на тысячу персон.А мы над всеми верами поржем.А сами вовсе верить перестали мы.

Мы – племя лишних в этой жизни чертовой,и мы со зла кричим: «А ну, еще давай!»Нас давит век тяжелый, как булыжник.

В ракетных свистах да в разрывах атомныхмы – племя лишних, никому не надобных.И мы плюем на все. Мы – племя лишних.

10. Не вижу, не слышу, знать не хочу

Не вижу неба в петлях реактивных,не вижу дымом застланного дня,не вижу смерти в падающих ливнях,ни матерей, что плачут у плетня.

Не слышу, как топочет солдатня,гремят гробы, шевелятся отцы в них,не слышу, как в рыданьях безотзывныхтрясется мир и гибнет от огня.

Знать не хочу ни жалости, ни злобы,знать не хочу, что есть шуты и снобы,что боги врут в руках у палача.

Дремлю в хмелю, историю листаю, –не вижу я, не слышу я, не знаю,что до конца осталось полчаса.

11. Женщина у моря

Над вечным морем свет сменила мгла.Плывут валы, как птицы в белых перьях.Всей красоты не разглядеть теперь их,лишь пыль от них на камушки легла.

И женщина, пришедшая на берег,в напевах волн стоит голым-гола,как хрупкий храм. И соль на бедрах белых,и славят ночь ее колокола.

Две наготы. Два неба. Два набата.Грозна душа седого шалуна,и, вся его дыханием объята,

как синева, хмельна и солона,стоит у моря женщина ночная,сама себя не видя и не зная.

12. Ветер

Дуй, ветер, так, чтоб нам дышать невмочь,греми в ушах, перед глазами черкай,прочней вяжи моих морозов мощьс ее весной, мучительной и зоркой.

Не бойся ветра, нежная, как ночь,ни буйства страсти, сумрачной и горькой.Мы крещены бедой и черствой коркой.И только ветер смеет нам помочь.

У жизни есть на всякого указки.Но мы вступаем в заговор цыганский.Возврата нет. Все брошено в былом.

Ладонь в ладонь! Черны или червонны –любовь и ветер – больше ничего мыв тревожный путь с собою не берем.

13. Весенний дом

Я помню дом один весною в городе.Его за то я в памяти храню,что по его карнизам ходят голубии снег лежит у крыши на краю.

Еще мокрынь, еще деревья голы те,но, вся отдавшись нежному вранью,горит девчонка в том весеннем холоде,в мальчишеских ладонях, как в раю.

Взлетают неба синие качели.А дом стоит, тяжелый от капели,а льды звенят, а снег никак не стается.

Мне холода вовек не возомнятся.Моим девчонкам всем по восемнадцать.Я никогда не доживу до старости.

«Люди – радость моя…»

    Люди – радость моя,вы, как неуходящая юность, –    полюбите меня,потому что и сам я люблю вас.

    Смелым словом звеняв стихотворном свободном полете,    это вы из меняо своем наболевшем орете.

    Век нас мучил и мял,только я на него не в обиде.    Полюбите меня,пока жив я еще, полюбите!

    За характер за мойи за то, что тружусь вместе с вами.    Больше жизни самойя люблю роковое призванье.

    Не дешевый пижон,в драгоценные рифмы разоткан,    был всего я лишен,припадая к тюремным решеткам.

    Но и там, но и там,где зима мои кости ломала,    ваших бед маетамою душу над злом поднимала.

    Вечно видится мне,влазит в сердце занозою острой:    в каждом светлом окнеменя ждут мои братья и сестры.

    Не предам, не солгу,ваши боли мой мозг торопили.    Пусть пока что в долгу –полюбите меня, дорогие!

    Я верну вам потом,я до гроба вам буду помощник.    Сорок тысяч потов,сорок тысяч бессонниц полночных.

    Ну зачем мне сто лет?Больше жизни себя не раздашь ведь.    Стало сердце стареть,стала грудь задыхаться и кашлять.

    Не жалейте ж огня.Протяните на дружбу ладоши.    Полюбите меня,чтобы мне продержаться подольше.

«Во мне проснулось сердце эллина…»

Во мне проснулось сердце эллина.Я вижу сосны, жаб, ежаи радуюсь, что роща зеленаи что вода в пруду свежа.

Не называйте неудачником.Я всем удачам предпочелсбежать с дорожным чемоданчикомв страну травы, в отчизну пчел.

Люблю мальчишек, закопавшихсяв песок на теплом берегу,и – каюсь – каждую купальщицув нескромных взорах берегу.

Благословенны дни безделияс подругой доброй средь дубрав,когда мы оба, как бестелые,лежим, весь бор в себя вобрав.

Мы ездили на хутор Коробов,на кручи солнца, в край лесов.Он весь звенел от шурких шорохови соловьиных голосов.

Мы ничего с тобой не нажили,привыкли к всяческой беде.Но эти чащи были нашими,мы в них стояли, обалдев.

Уху варили, чушь пороли,ловили с лодки щук-раззяви ночевали на пароме,травы на бревна набросав.

О, если б кто в ладонях любящихсумел до старости донестьв кувшинках, в камышовых трубочкахдо дна светящийся Донец!..

Плескалась рыба, бились хвостики.Реки и леса красота,казалось, вся в пахучем воздухес росой и светом разлита.

Скорей, любимая, приблизься.Я этот мир тебе дарю.Я в нем любил лесные листьяи славил зелень и зарю.

Счастливый, брошусь под деревья.Да в их дыханье обретук земле высокое доверье,гармонию и доброту.

«Солнце палит люто…»

Солнце палит люто.Сердце просит лёта.Сколько зноя лито!Здравствуй, жизни лето!

Отшумели весны.Отгорели годы.Опустились веслав голубые воды.

Стали ночи кратки,стали дни пекучи.На поля, на грядкикаплет пот текучий.

В поле пляшут мошки,небосвод распахнут,и цветы картошкиодуряя пахнут.

О девичьи щеки,что румянец жжет их, –золотые пчелкина колосьях желтых!..

А в ночи ветвямизаколышет ветер,и еще медвянейот полей повеет.

Говоришь, озябла?Ну так ляг же рядом.А с дерев, а с яблоньтак и сыплет градом…

Мы недаром сталии сильней, и зорче,и уста с устамиговорят без желчи.

Солнце палит люто.Сердце просит лёта.Сколько зноя лито!Здравствуй, жизни лето!

Белые кувшинки

Что за беда, что ты продрог и вымок?Средь мошкары, лягушечьих ужимокпротри глаза и в прелести омой,нет ничего прекраснее кувшинок,плавучих, белых, блещущих кувшинок.Они – как символ лирики самой.

Свежи, чисты, застенчиво-волшебны,для всех, кто любит, чашами стоят.А там, на дне, – не думали уже б мы, –там смрадный мрак, пиявок черных яд.

На душном дне рождается краса ихдля всех, а не для избранных натур.Как ждет всю жизнь поэзию прозаик,кувшинки ждут, вкушая темноту.

О, как горюют, царственные цацы,как ужас им дыханье заволок,в какой тоске сподыспода стучатсястеблями рук в стеклянный потолок!

Из черноты, пузырчатой и вязкой,из тьмы и тины, женственно-белы,восходят ввысь над холодом и ряской.И звезды пьют из белой пиалы.

«Все деревья, все звезды мне с детства тебя обещали…»