Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я по тебе грущу, духовность…»
Я по тебе грущу, духовность,не робот я и не злодей,тебе ж, духовность, охо-хо в нас,и ты уходишь из людей.
Весь Божий свет сегодня свихнут,и в нем поэзия однакак утешение и выходслепому времени дана.
Да не разнюхает начальник,а и, разнюхав, не поймет,о чем очей ее печальныхнад повседневностью полет!
Эй, кто не свиньи и не волки,кто держит небо на плечах,давайте выпьем рюмку водкиза землю в травах и лучах,
за моря плеск и счет кукушкин,за человеческую честь,за то, что есть у сирых Пушкини Мандельштам у кротких есть!
Се аз храню на свете беломсвободных лириков союз,не покорюсь грядущим бедам,грядущей лжи не убоюсь.
Берите впрок мои тетрадки:я весь добра и света весть,не потому, что все в порядке,а потому, что в мире есть ПОЭЗИЯ.
(1965)«Одолевали одолюбы…»
Одолевали одолюбы.У них – не скрипка, не рожок.Они до хрипа дули в трубы,где помолчать бы хорошо.
Одолевали водоливы.Им лист печатный маловат.Еще туда-сюда вдали бы,а то под ухом норовят.
А правда не была криклива,у правды – скромное жилье,но вся земля ее прикрыла,и все услышали ее.
1962«Не мучусь по тебе, а праздную тебя…»
Не мучусь по тебе, а праздную тебя.И счастья не стыжусь, и горечи не помню.Так вольно и свежо, так чисто и легко мнесмотреть на белый свет, воистину любя.
За радостью печаль – одной дороги звенья.Не слышимый никем, я говорю с тобой.В отчаянье и тьме я долго жил слепойи праздную тебя, как празднуют прозренье.
Туманы и дожди над городом клубя,осенняя пора ничуть не виновата,что в сердце у меня так солнечно и свято.Как чудо и весну, я праздную тебя.
У милой лучше всех и волосы, и губы,но близостью иной близки с тобою мы.Я праздную тебя. Вновь помыслы юны –сверкают, и кипят, и не идут на убыль.
Я праздную тебя, и в имени твоемя славлю холод зорь, и звон бездольных иволг,и вязкий воздух рощ, так жалобно красивых.В назойливых дождях твой облик растворен.
Теперь не страшно мне, что встречи той случайноймогло бы и не быть. Врагов моих злобя,как дивные стихи, я праздную тебяи в нежной глубине храню свой праздник тайный.
Конька моей души над бедами дыбя,я буду долго жить, пока ты есть и помнишь.Ликую и смеюсь, спешу добру на помощь.На свете горя нет. Я праздную тебя.
(1967)Сонеты любимой
«За чашей бед вкусил и чашу срама…»
За чашей бед вкусил и чашу срама.Я жил на воле, нем и безымян.У ног моих раскручивалась яма,и дни мои засасывал туман.
Пятнадцать лет тянулся мой романс идеей лживой. Жалко и упрямоя мнил себя привратником у храма,чей бог – вражда, насилье и обман.
Пятнадцать лет я веровал в народ,забыв про то, что он ворует, врет,стращает жизнью нищенски-утробной.
Был стыд прозренья вызовом судьбе,и я, не смея думать о тебе,живой молил о милости загробной.
«А ты в то время девочкой в Сибири…»
А ты в то время девочкой в Сибирижила – в тайге под Томском, за семьюветрами, – там, куда еще четыревоенных года заперли семью.
Едва оставив школьную скамью,ты всей душой прислушивалась к шири,но лиственницам темным, а не лиренесла тайком застенчивость свою.
Никто не знал про тайную печать,зачем ты любишь думать и мечтать,в кругу друзей грустишь, а не хохочешь.
И всё тебе в те годы нипочем:бродить в горах, ладони жечь мячоми в поездах лететь, куда захочешь.
«Заканчивала инженерный вуз…»
Заканчивала инженерный вуз,ходила в горы, занималась спортом,а жизнь писала новое на стертоми подарила сердцу пенье муз.
Как будто бы в душе открылся шлюз,внезапный дар затеял с веком спор там, –и прежний мир уже смещен и сболтан,и к новой тайне пробудился вкус.
Все начиналось с песен Окуджавы.Как и во все концы моей державы,они пришли в сибирские края.
И лад в словах услышался впервые,и потекла в тетрадки курсовыенежданной страсти странная струя.
«Иду на зов. Не спрашивай откуда…»
Иду на зов. Не спрашивай откуда.На сердце соль. Тропа темна, трудна.Но, если жар, ты и в аду остуда,а близ тебя и смерть не холодна.
Ты в снах любви, как лебедь, белогруда,но и слепым душа в тебе видна.Все женщины прекрасны. Ты однабожественна и вся добро и чудо,
как свет и высь. Я рвусь к тебе со дна.Все женщины для мига. Ты однадля вечности. Лицо твое на фресках.
Ты веришь в жизнь, как зверь или цветок,но как духовен каждый завиток,любовь моя, твоих волос библейских.
«Тебе в то лето снилась Лорелея…»
Тебе в то лето снилась Лорелея,и боль настигла, по сердцу скребя,когда, безумным личиком мертвея,звала отца, об умершем скорбя.
Земля Сибири приняла в себявсю грусть и жалость пасынка-еврея,телесный прах сугробинками греяи о душе метелицей трубя.
Преодолевши материну нехоть,ты в дальний путь заторопилась ехать,сменив на риск сиротское жилье.
В те дни мы были оба одиноки,но я не знал, что ты уже в дороге,уже в пути спасение мое.
«Не встряну в зло, не струшу, не солгу…»
Не встряну в зло, не струшу, не солгу.Есть карточка, где ты в горах на юге…Учи меня мучительной науке,как сладко быть у губ твоих в долгу.
Мне трын-трава проказы и разлуки,но я забыть до смерти не смогу,как ты, раскинув ласковые руки,лежишь, как жар, нагая на снегу.
В любовной выси облачком соблазна.И, если ты с влюбленным не согласна,прости восторг, за радость не гневись,
и я, прощенный, нежностью наполнюсь.В тебе ж, как сестры милые, духовностьи чувственность, грудь с грудью, обнялись.
«И мы укрылись от сует мирских…»
И мы укрылись от сует мирскихв скитах любви, где нежность – настоятель,где ты, прижавшись, в небе ли, в объятье ль,плыла сквозь жар в завороженный стих…
Вот сон другой: мы были в мастерскиху Эрнста Неизвестного. Ваятельбыл с нами прост, как давнишний приятель,но Бог дышал в мироподобьях сих.
И здесь был дух деянию опорой.Не знали мы, ни день, ни час который,и вышли в мир с величием в крови.
А там Москва металась и вопила,там жизнь текла, которой сроду былоне до искусства и не до любви.
«Эрнст Неизвестный, будь вам зло во благо!..»
Эрнст Неизвестный, будь вам зло во благо!Моя ж хвала темна и бестолкова.В сведенных мукой скалах Карадагабыл тот же мрак, такая же Голгофа.
Кричат, как люди, глина и бумага,крылатый камень обретает слово,и нам, немым, вдвойне нужна отвагаживьем вдышаться в гения живого.
В его мозгу, что так похож на Дантов,болят миры, клубится бой гигантов.Биндюжник Бога, вечный работяга,
один как перст над ширью шквальной дали,скажите, Эрнст, не вы ли изваялииз лавы ада чудищ Карадага?
«Мой храм, как жизнь, всемирен и пространен…»
Мой храм, как жизнь, всемирен и пространен,он пуст и тих, и служба в нем проста,но там возжен огонь любви, беспламен,дышать свежо пред образом Христа.
Твоей души в нем веет красота,я ей навек в монашье сердце ранен,а поцелуй сквозь дрему утром раннимстократ святей лампады и креста.
Мой Бог – добро, приявшее твой облик,с которым я, изранив душу об век,как с чудной вестью, по миру иду.
Душе не надо лучшего молебна.Как целовать отрадно и целебнотвое лицо в Исусовом саду.
«Здорово, друг, читатель, ветеран…»
Здорово, друг, читатель, ветеранисканья смысла на мирских базарах!Неведом нам, как светел ты и ярок.Чем дышится тебе по вечерам?
О жажда лиц! Не прячь свое в чулан.Мы заждались. При звоне щедрых чарокяви его в изжажданный подарок,родным открыт и алчущим желан.
Всмотрись в наш свет, кто нам готов быть братом,за то, что – нет – не кончен счет утратам,за то, что зорь без горестного дня
таким, как мы, при жизни не дождаться,за меты тьмы, за то, что может статься,ты любишь, близкий, Лилю и меня.
«Услышь мое заветное условье…»
