Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид

Я должна была проводить мокрой губкой по оборотной стороне этикеток обоих видов и передавать Августе, которая лепила их на банки. Но я на минуту зависла, созерцая изображение Черной Мадонны, которое столько раз рассматривала, не в силах отвести взгляд от маленькой дощечки, принадлежавшей моей матери. Я любовалась роскошной золотой шалью, наброшенной на ее голову, украшенной красными звездочками. Ее глаза светились тайной и добротой, а кожа была темно-коричневой с блеском – темнее хлебных гренок и словно слегка намазанная маслом. Каждый раз, когда я думала, что моя собственная мать смотрела на ту же картинку, у меня в груди что-то екало.

Мне и думать не хотелось, где могла бы я оказаться в итоге, если бы не увидела этикетки с изображением Черной Мадонны в тот день в магазине Фрогмора Стю. Наверное, кочевала бы по всей Южной Каролине, ночуя на берегу ручьев. Пила бы воду из прудов вместе с коровами. Присаживалась бы пописать, прячась в кустах персидской сирени и мечтая о такой радости, как туалетная бумага.

– Надеюсь, ты не поймешь меня неправильно, – начала я, – но я никогда не думала о Деве Марии как о цветной, пока не увидела эту картинку.

– Темноликая Мария – не такая редкость, как ты думаешь, – отозвалась Августа. – Таких сотни в Европе, например, во Франции и Испании. Та, которую мы клеим на свой мед, стара, как горы. Это Черная Мадонна из Брезничара в Богемии.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила я.

Она опустила руки и улыбнулась, словно мой вопрос пробудил сладкое, давно позабытое воспоминание.

– Наверное, мне пришлось бы сказать, что все началось с молитвенных карточек моей матери. Она когда-то их собирала, как прежде делали все добрые католики – ну, это такие открытки с изображениями святых. Она обменивалась ими с другими коллекционерами, прямо как мальчишки меняются бейсбольными карточками, – тут Августа от души расхохоталась. – Готова поклясться, у нее было не меньше десятка карточек с Черной Мадонной. Я обожала играть с ее коллекцией, особенно с Черными Мадоннами. Потом, пойдя в школу, я прочла о них все, что смогла найти. Вот как я узнала о Черной Мадонне из Брезничара в Богемии.

Я попыталась выговорить это название – Брезничар, но язык не слушался.

– Ну, полное имя я произнести не могу, – сдалась я, – зато ее образ очень люблю.

Я смочила оборот этикетки и стала смотреть, как Августа наклеивает ее на банку, потом под ней клеит вторую этикетку – как уже проделывала это десять тысяч раз.

– А что еще ты любишь, Лили?

Никто прежде не задавал мне этого вопроса. Что я люблю? Ни с того ни с сего мне захотелось сказать, что я люблю фотографию своей матери, как она опирается на машину, и волосы у нее совсем как мои, а еще люблю ее перчатки и иконку черной Марии с непроизносимой фамилией, но мне пришлось проглотить эти слова, затолкать их обратно.

Вслух я сказала:

– Ну, я люблю Розалин и еще люблю писать рассказы и стихи… меня хлебом не корми, дай что-нибудь написать…

После этого мне пришлось всерьез призадуматься.

Я продолжила:

– Может, это и глупо, но после уроков я люблю выпить кока-колы с соленым арахисом, насыпанным прямо в бутылку. А когда она заканчивается, люблю перевернуть бутылку и узнать, где ее сделали.

Однажды мне попалась бутылка из Массачусетса, и я хранила ее как напоминание о том, какой большой путь можно проделать за жизнь.

– И еще я люблю голубой цвет – настоящий ярко-голубой, как шляпка, которую Мэй надевала на встречу «дочерей Марии». А еще с тех пор, как попала сюда, я научилась любить пчел и мед.

Мне хотелось добавить – и тебя, я люблю тебя, – но было слишком неловко.

– Знаешь, в одном эскимосском языке существует тридцать два слова для обозначения любви, – сказала Августа. – А у нас – всего одно. Наш язык такой ограниченный, что тебе приходится использовать одно и то же слово, говоря о любви к Розалин и о любви к кока-коле с орешками. Правда ведь, очень жаль, что у нас нет других способов сказать о ней?

Я кивнула, гадая, есть ли предел познаниям Августы. Видно, одна из книг, которые она читала в августе, своем именном месяце, в дополнительный час перед сном, была об эскимосах.

– Наверное, нам просто придется изобрести дополнительные способы говорить это, – сказала она. И улыбнулась. – Знаешь, я тоже люблю арахис с колой. И голубой – мой любимый цвет.

Слышали поговорку «Рыбак рыбака видит издалека»? Очень хорошо описывает мои ощущения.

Дальше пошла серия банок тупелового меда, который мы с Заком собрали на земле Клейтона Форреста, и еще пара банок фиолетового меда из улья, в который пчелы натаскали много бузинного сока. Это было красивое цветовое сочетание: кожу Богемской Мадонны оттеняло золото меда. К сожалению, на фоне фиолетового меда она смотрелась не так выигрышно.

– Как получилось, что ты стала маркировать свой мед Черной Мадонной? – спросила я.

Этот вопрос интересовал меня с первого дня. Ведь обычно производители меда клеят на банки всяких медвежат.

Августа замерла, держа банку в руке и глядя вдаль, словно ушла туда в поисках ответа, нахождение которого могло стать главным подарком этого дня.

– Жаль, что ты не видела «дочерей Марии», когда им впервые попалась на глаза эта этикетка. Знаешь почему? Потому что, когда они на нее смотрели, им впервые в жизни пришло в голову, что божество может быть и чернокожим. Видишь ли, Лили, каждому нужен Бог, который похож на него самого.

Я тоже пожалела, что меня не было рядом, когда «дочери Марии» совершили это великое открытие. Я представляла, как ликовали они в своих дивных шляпках. С развевающимися перьями.

Иногда я ловила себя на том, что трясу ступней, да так, что мясо чуть с кости не отваливается – «чертей качаю», как говорила Розалин. Вот и теперь, опустив глаза, я заметила, что она быстро-быстро дрожит. Обычно это случалось по вечерам, когда мы читали молитвы перед Мадонной в Цепях. Моим ногам словно хотелось вскочить и пуститься в пляс по комнате, исполняя конгу.

– И как же статуя черной Марии попала в вашу залу? – спросила я.

– Точно сказать не могу. Знаю только, что в какой-то момент она появилась в нашей семье. Помнишь историю об Обадии, который отнес статую в молитвенный дом? Как рабы уверовали, что это Мария, которая пришла, чтобы быть среди них?

Я кивнула. Эту историю я запомнила во всех подробностях. Я мысленно представляла