Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я любила Ричмонд, но мое сердце всегда оставалось здесь, – продолжала Августа. – В детстве я только и мечтала приехать сюда на лето, а когда Большая мама умерла, она оставила все это – и дом, и земли – нам с Джун и Мэй. Я держу пчел вот уже почти восемнадцать лет.
Солнце бликовало на окне медового дома, то и дело вспыхивая между проплывавшими облаками. Мы некоторое время сидели в этой желтоватой тишине и работали, не разговаривая. Я опасалась утомить ее расспросами. Но под конец не выдержала и спросила:
– А чем вы занимались в Виргинии, прежде чем переехали сюда?
Она окинула меня ироничным взглядом, словно говоря: Боже мой, какая ж ты любопытная! – но ответила сразу, ни на миг не замедлив движений рук, клеивших этикетки.
– Я училась в педагогическом колледже для негров в Мэриленде. Джун тоже там училась. Но работу найти было трудно, поскольку учебных заведений, где могут преподавать негры, не так много. В результате я девять лет была домработницей. Потом нашла место учителя истории. Проработала шесть лет, а потом мы переехали сюда.
– А как же Джун?
Она рассмеялась:
– Джун… вот кто ни за что не стал бы вести хозяйство у белых! Она пошла работать в похоронную контору для цветных, одевала и причесывала умерших.
Эта работа показалась мне идеально подходящей для Джун. Уж с мертвецами ей точно было легко ладить.
– Мэй говорила, Джун однажды чуть не вышла замуж.
– Верно. Лет десять назад.
– А вот интересно… – Я запнулась, думая, как бы получше сформулировать этот вопрос.
– Тебе интересно, был ли у меня в жизни момент, когда я едва не вышла замуж?
– Ага, – согласилась я. – Наверное, да.
– Я решила замуж вообще не выходить. В моей жизни хватало ограничений и без мужа, которого надо обслуживать с утра до ночи. Не то чтобы я против брака вообще, Лили. Я просто против того, как все сейчас устроено.
Я подумала: Ну, это касается не только брака. Я тоже обслуживала Ти-Рэя с утра до ночи, а ведь мы были всего лишь отцом и дочерью. Налей мне еще чаю, Лили. Вычисти мои ботинки, Лили. Сходи за ключами от грузовика, Лили. Я искренне надеялась, что она не имела в виду, что подобное продолжается и в браке.
– Неужели ты никогда не влюблялась? – спросила я.
– Ну, влюбиться и выйти замуж – это две разные вещи. Когда-то я была влюблена – конечно, была. Нельзя прожить всю жизнь и ни разу не влюбиться.
– Но ты недостаточно любила его, чтобы выйти замуж?
Августа улыбнулась мне.
– Достаточно я его любила, – сказала она. – Просто свою свободу я любила больше.
Мы клеили этикетки, пока не закончились банки. А потом, повинуясь импульсу, я смочила еще одну и наклеила ее на свою футболку, в ложбинку между грудями.
Августа посмотрела на часы и объявила, что мы настолько хорошо распорядились своим временем, что у нас остался еще целый час до обеда.
– Пошли, – позвала она. – Проведем пчелиный патруль.
Хотя я ездила в пчелиный патруль с Заком, с Августой мы не ходили к ульям с того самого первого раза. Я натянула длинные хлопковые штаны Джун и белую рубаху Августы; рукава ее пришлось подвернуть раз десять. Затем водрузила на голову пробковый шлем и опустила на лицо сетку.
Мы пошли к лесу за розовым домом, и рассказы Августы продолжали реять над нашими плечами. Я почти чувствовала, как они касались меня то в одном месте, то в другом, точно настоящая шаль.
– Есть одна вещь, которой я не понимаю, – сказала я.
– Какая именно?
– Если твой любимый цвет – голубой, как получилось, что ты сделала свой дом таким вырвиглазно-розовым?
Она рассмеялась:
– Это все из-за Мэй. Я взяла ее с собой, когда поехала в магазин выбирать краску. Я присмотрела красивый оттенок загара, но Мэй ухватилась за образец под названием «карибский розовый». Сказала, что он вызывает у нее такое чувство, будто она танцует испанское фламенко. Я подумала: «Ну, более кричащего оттенка я в жизни не видела, и о нас будет сплетничать половина городка, но если этот цвет способен поднимать Мэй настроение, наверное, нам нужен именно он».
– Все это время я думала, что тебе просто нравится розовый, – призналась я.
Августа снова рассмеялась:
– Знаешь, есть на свете вещи не особенно существенные, Лили. Например, цвет дома. Большое ли он имеет значение, если говорить о жизни в целом? А вот поднять человеку настроение – это да, это важно. Вся проблема людей в том, что…
– Они не понимают, что важно, а что нет, – договорила я за нее, гордясь тем, что мне удалось понять ее мысль.
– Я собиралась сказать немного иначе: проблема в том, что они понимают, что́ важно, но не делают выбор в пользу важного. Понимаешь, насколько это трудно, Лили? Я люблю Мэй, но мне все равно было очень трудно выбрать «карибский розовый». Труднее всего на свете выбирать то, что имеет значение.
Я нигде не видела ни одной пчелы. Ульи выглядели как покинутая деревня, воздух казался тяжелым от жары. Было такое впечатление, что все пчелы забрались внутрь и устроили себе большую сиесту. Может быть, наконец обессилели от неподъемных трудов.
– А где они все? – спросила я.
Августа приложила палец к губам, попросив меня помолчать. Сняла шлем и легла щекой на крышку улья.
– Иди сюда, послушай, – прошептала она мне.
Я тоже сняла шлем, сунула его под мышку и прижалась к крышке ухом рядом с Августой, практически нос к носу.
– Слышишь? – спросила она.
И я услышала его, этот звук. Идеально ровный гул, высокий и мощный, словно кто-то поставил на плиту чайник, и он начал закипать.
– Они охлаждают улей, – прошептала она, и ее дыхание обдало мое лицо запахом мяты. – Этот звук издают сто тысяч пчелиных крылышек, гоняющих воздух.
Она закрыла глаза и стала впитывать этот звук – представьте себе слушателей на симфоническом концерте, которые упиваются классической музыкой. Надеюсь, я не покажусь умственно отсталой, если скажу, что дома, проигрывая пластинки, ни разу не слышала ничего прекраснее. Нужно слышать это собственными ушами, чтобы понять, насколько совершенен был тон этого звука, его гармония и сила, которая то накатывала, то отступала. Мы стояли, прижавшись ушами к гигантской музыкальной шкатулке.
И тогда мое лицо, прислоненное к улью, начало вибрировать, словно музыка хлынула в поры кожи. Я видела,
