Клон-кадр - Павел Тетерский

Разговаривать тоже не хотелось. Жажду общения, и до этого отнюдь не гипертрофированную, снова сменило отупение. Очередное за сегодняшний день.

Пройдя мимо оживленно обсуждающей произошедшее и тыкающей в нас пальцами толпы — той, которая пару минут назад кучковалась на лестничной клетке возле моей (уже не моей) квартиры, а теперь, разумеется, перебазировалась на детскую площадку, — мы двинулись в сторону автобусной остановки. Еще три дня назад она была трамвайной, но в этом мире все быстро меняется.

Мы не имели каких-либо четких планов, куда ехать. До шоу (если это, как теперь почему-то казалось, вообще не розыгрыш и не глупая шутка матовоглазой тусовки из «FHQ») оставалось еще несколько часов, которые предстояло как-нибудь убить.

На сей раз подъехал «ЛиАЗ», но не новый, квадратный, а старый, шестидесятых еще модельных годов, вонючий и круглый. Самый дискомфортный из всех автобусов. В народе такие называют писькотрясами — из-за вечно вибрирующего пола и дрожащей подвески.

— Да-а, — вздохнул Клон, когда мы расположились (опять-таки) на задней площадке (поручни: не зеленые, а светло-серых тонов и в рифленой пластиковой обмотке). — Не понимаю тебя. Вообще не понимаю.

— Ничего удивительного, Клон. Уже несколько лет, как мы перестали друг друга понимать.

Пока я произносил последнюю фразу, Клон вдруг сделал неожиданное: вынул из кармана сотовый телефон и отключил его.

— Что, не можешь совладать с smsKaMH читателей?

— Не в этом дело. — Клон (видимо, машинально уже) поправил бейсболку: точнее, не поправил, а натянул ее глубже на глаза — он «поправлял» ее только так. — Просто от мобильников надо иногда отдыхать. Какой-нибудь Берроуз назвал бы их агентами Контроля. Они — то, что делает тебя постоянно доступным, читаемым и просматриваемым.

— Абсолютно согласен, хотя я никогда не любил старого пидора Берроуза. С трубой ты все время кому-то что-то должен. А также: с пейджерами, интернет-картами и цветными телевизорами.

— А телевизоры-то здесь при чем?

— Просто так, за компанию.

Мы молчим какое-то время. Раздражающий фактор для пассажиров: с моих костяшек (хотя, как мне кажется, никаких костяшек там уже не осталось, осталось — саднящее костяное крошево) на грязный пол «ЛиАЗа» капает кровь. Две-три капли в минуту. Или около того. Пассажиры отводят глаза на какое-то время, но потом, словно магнитом, их взгляды притягиваются обратно. На какое-то мгновение, но все же. Взгляды-маятники.

— Я все равно не могу понять, — продолжает Клон. — Ты сейчас сделал то, чего раньше никогда бы не сделал.

— Не надо говорить о том, что было раньше, — отрезаю я. — Времена меняются, люди меняются. Вообще все в этом мире меняется. Сам знаешь. Даже трамвайные остановки становятся автобусными.

Клон наваливается всем боком на поручень (сзади — чье-то возмущенно-боязливое ворчание, видимо, он надавил на чью-то руку, обвивающую рифленый пластик).

— Ты всегда говорил, что драться надо только с теми, кто готов драться. Помнишь?

Мы сейчас похожи на двух братьев школьного возраста, старшего и младшего. Старший вынужден объяснить младшему, что в силу нежного возраста ему всю дорогу говорили что-то не совсем правильное, а теперь пришла пора узнать правду. Например: что дети берутся не из капусты. Или что друзья, если они есть, рано или поздно становятся предателями. Или: что добро не обязательно побеждает зло и что в принципе такая победа вообще невозможна, потому что оба этих понятия действуют только до определенной (в основном интеллектуальной) границы. А младший — как всегда бывает в таких случаях — уже понимает, что все обстоит именно так неромантично и не по-детски, как говорит старший, но из последних сил хватается за соломинку прямо сейчас ускользающих идеалов.

Младший — спрашивает:

— В таком случае чем ты отличаешься от остальных?

— Ничем. От остальных отличаются только лохи и безвременно ушедшие субкультурные герои. А мы — не отличаемся. Я это уже давно понял, да и ты тоже, только почему-то до сих пор пытаешься быть героем, которого сам же и придумал.

Клон снимает бейсболку, на мгновение оставаясь вообще без маскировки (опасности быть узнанным — ноль: он стоит спиной ко всем пассажирам), но уже через секунду нащупывает в кармане очки и водружает их на нос. Продолжает гнуть свое:

— Допустим. Только героика — это ведь полное говно. Речь-то идет о тебе. Ты никогда не был никаким героем. Просто тогда, когда ты говорил: нельзя бить того, кто не готов бить тебя, — ты был лучше. Блин, ты был пи…дец как лучше. А сейчас ты — куча мусора. Никто. Ноль без палочки. Жалкий, смешной.

— Тогда я был лохом.

— А сейчас ты кто?

— Сейчас я — лох с понятием. Циничный лох. Все-таки это лучше.

Клон окончательно разнылся. «Никто, куча мусора». Давно меня так не обзывали.

Забыл сказать о Клоне: очень давно, еще до всех этих книжек и даже раньше, Клон очень хотел стать футбольным хулиганом. Хотел, но не стал. Не прижился в тусовке. Хотя и ездил несколько раз на выезда, хотя и метелил одну толпу в составе другой. Но — не прижился. Помешали — происхождение и врожденная интеллигентность, от которой он так хотел, но не смог отделаться. Подобные вещи в этой среде выпаливаются с полпинка.

…Все верно, куча мусора. И даже, может быть, дерьма. Но то, что кому-то есть до этого хоть какое-то дело, может предполагать лишь совсем глупый (или просто наивно-пубертатный, что, несомненно, лучше, потому что проходит) романтически настроенный молодой человек с пионерскими усиками и вселенской грустью в глазах. Всем пох…й на то, кто и что вы на самом деле. Попробуйте сказать (или даже доказать) матери, что ее сын изнасиловал чьего-то маленького ребенка — разве она от него откажется? Черта с два. Она будет обивать пороги чинуш, собирать бабки на взятку и вовсю тиражировать свое материнское горе — а вдруг кто и поведется, чем черт не шутит, и сыну-извращенцу дадут не пожизненное, а всего лишь какой-нибудь двадцатник. Если жена узнает, что ее богатенький муж снимает золотые побрякушки с собственноручно убитых женщин — разве она станет подавать на развод? Да ни в жизнь. Все, что будет ее волновать, — это только то, как бы он ненароком не попал на нары, потому что кто же тогда будет снабжать ее побрякушками. Если же она уверена, что этого не произойдет, то ей невообразимо пох…й, каким именно образом глава семьи зарабатывает деньги. Отмаз у всех всегда железный: время такое (как вариант: время не выбирают). Причем вне всякой зависимости от самого времени.

— Послушай, Клон. — Я с силой сдвигаю продолговатую форточку в левом верхнем углу окна — в «ЛиАЗ» вливается порция воздуха с улицы, но он слишком летний, дизельно-загазованный и полуденный, чтобы быть свежим. — Да, раньше я всегда именно так и считал. Что все должно быть благородно и по совести. Что агрессия может быть только явной и физической, а та, которая не явная и не физическая — не агрессия, а удел домохозяек и сплетников на лавочке у подъезда, на которых западло реагировать. Но теперь я понял, что все не так просто. Что такие персонажи готовы пойти куда дальше, чем банальный бык с раскачанной шеей. Что если говорить о быках, то реально убить тебя готов один из тысячи, а остальные просто дадут тебе пи…дюлей и пойдут своей дорогой, выпустив пар. А эти — из домкома, у подъезда, вообще все, кого ты видишь на улицах и на работе, — они этим не удовлетворятся. Они додавят тебя до конца. Как ты думаешь, если вот этим уродам с лестничной клетки — ну так, теоретически допустим — сейчас сказали бы: решайте, мол, что делать с этими двумя ублюдками, с нами то есть: отправить их на электрический стул или отпустить на все четыре стороны, — как ты думаешь, что бы они решили? Да они бы, блядь, даже не раздумывали. И места бы себе и своим родственникам заказали в зрительном зале. А главное — они отправили бы на электрический стул не только меня, который им чем-то там когда-то досадил, но и тебя, просто потому, что ты оказался рядом, а если им сказать, кто твой друг — они в красках распишут тебе, а также мусорам, суду и высшим силам — кто есть ты сам. А самый прикол — это то, что все они, как один, любящие семейные люди и христиане, блядь. Христиане, понимаешь? Вот что меня больше всего бесит. Поэтому с недавних пор я больше не считаю, что нельзя бить тех, кто не готов бить тебя. Я не считаю, что нельзя пи…дить христиан. Потому что пи…дить тебя готовы все. Просто у каждого свои способы вкачивания людей, вот и все.

И вдруг Клон снял очки. И так и остался стоять посреди заполненного пассажирами автобуса — совсем без камуфляжа (правда, все еще спиной к народу):

— Твою мать, да ты же просто псих. Боже мой. Ты реально ненормальный. Ты до сих пор считаешь, что весь мир против тебя, блин, тебе двадцать семь лет, но ты еще не понял, насколько ему пох…й на тебя. У тебя же реальная навязка! Ты везде ищешь врагов — активных гомосеков, которые ночью спят и видят твою задницу. Но врагов, достойных уважения, нет — я же говорю, всем на тебя пох…й, а задница твоя теперь не интересует даже твою жену. Поэтому ты выбираешь на вражеские роли всяких убогих придурков. Посмотри на себя, на свою двадцатисемилетнюю морду. У тебя зарождающаяся плешь и морщины, а ты до сих пор переполнен идиотским юношеским максимализмом. Кому ты нужен? Окстись, ты же смешон. Окстись и просто положи на мир х… Так же, как он положил его на тебя.