Кристальный грот - Мэри Стюарт

— Тебя тоже. Но ты ведь поехал назад.

— А что мне было делать? Жаль, ты не слышал, как я тебя называл. Самым безобидным было маленький сорванец. Я отъехал примерно на полмили от города, когда заметил их приближение. Я тут же свернул в сторону и подождал, пока они проедут. Знаешь ту старую развалившуюся почтовую станцию? Я был там. Смотрел, как они едут мимо, а в хвосте, под стражей, ты. Знают, понял я. Последовал за ними до города, стараясь держаться поближе — насколько смелости хватало, а сюда добрался, сократив путь по боковым улочкам. Я только что вошел. Значит, он узнал?

Я кивнул, возясь с застежкой плаща.

— Ну, тогда достанется тебе на орехи, уж это точно, — сказал Кадаль. — А как он узнал?

— Белазий положил свою накидку в мою седельную сумку, и они нашли ее. Подумали, что моя. — Я усмехнулся. — Прикинь они, какого она размера, наверняка подумали бы иначе. Но им это и в голову не пришло. Просто бросили ее в грязь и проскакали по ней.

— Уж конечно. — Перед этим он опустился на колено, чтобы развязать ремешки на моих сандалиях, и теперь застыл с одной сандалией в руке. — Уж не хочешь ли ты сказать, что Белазий видел тебя? Говорил с тобой?

— Да. Я дождался его, и мы вместе пешком вернулись к лошадям. Кстати, Ульфин ведет сюда Астера.

Он пропустил это мимо ушей. Лишь глядел на меня во все глаза и кровь отливала у него от лица.

— Утер не видел Белазия, — сказал я. — Белазий вовремя исчез. Он знал, что они услышали одну лошадь, поэтому направил меня вперед, им навстречу, иначе, я полагаю, они погнались бы за нами обоими. Он, верно, забыл, что у меня его накидка, или понадеялся, что они ее не найдут. Любой, кроме Утера, и искать бы не стал.

— Тебе никак нельзя было подходить к Белазию. Все хуже, чем я думал. Подожди, дай-ка мне. У тебя руки закоченели. — Он отстегнул фибулу с драконом и снял с меня плащ. Тебе следует поостеречься, поверь. Он ужасный человек — как и все они, коли на то пошло, — но он хуже всех.

— Ты знал о нем?

— Нельзя сказать, чтобы знал. Догадывался. Просто на него это похоже. Я лишь хотел сказать, что с этой компанией лучше не ссориться.

— Что ж, он верховный друид или, по меньшей мере, глава этой секты, так что каким-то весом он обладает. Не смотри с такой тревогой, Кадаль, вряд ли он станет вредить мне, да и другим не даст меня тронуть.

— Он угрожал тебе?

Я рассмеялся.

— Да. Проклятьем.

— Говорят, их проклятье может пристать к человеку. Еще болтают, друиды могут послать за тобой нож, который день и ночь будет преследовать тебя, и ты лишь услышишь свистящий шум в воздухе за спиной за миг до удара.

— Разное болтают. Кадаль, у меня есть еще какая-нибудь приличная туника? Самая хорошая уже вернулась от сукновала? Я хочу принять ванну, прежде чем пойду к графу.

Он искоса посмотрел на меня, потянувшись к платяному сундуку за другой туникой.

— Утер, должно быть, не промедлил пойти к нему. Ты это знаешь?

Я засмеялся.

— Конечно. Предупреждаю, я расскажу Амброзию правду.

— Всю?

— Всю.

— Да, я думаю, так будет лучше, — сказал он. — Если кто и сможет защитить тебя от них…

— Не потому. Просто он должен знать. Он имеет на это право. Кроме того, что мне от него скрывать?

Он неуверенно протянул:

— Я все думаю о проклятии… Может быть, даже Амброзий окажется не в силах защитить тебя от него.

— Э, да вот как его, это проклятие. — Я сделал жест, который нечасто можно увидеть в домах людей благородных. — Забудь о нем. Ни ты, ни я ничего плохого не сделали, а я отказываюсь лгать Амброзию.

— Когда-нибудь я все же увижу тебя напуганным, Мерлин.

— Может быть.

— Разве ты даже Белазия не испугался?

— А что, нужно было? — поинтересовался я. — Он не причинит мне вреда. — Я расстегнул пояс на моей тунике и, бросив его на кровать, пристально посмотрел на Кадаля. — Ты испугался бы, Кадаль, если бы знал, какой смертью умрешь?

— Да, клянусь Псом! А ты знаешь?

— Вижу иногда, обрывками. И это наполняет мою душу страхом.

Он выпрямился, испуганно глядя на меня.

— И что же это будет?

— Пещера. Кристальный грот. Иногда мне кажется, это смерть, а бывает и так, что это представляется мне рождением, или вратами видений, или темным преддверием сна… Не могу сказать точно. Но когда-нибудь узнаю. До тех пор же, я полагаю, мне не многого следует бояться. В конце концов я попаду в этот грот, как ты… — Я замолчал.

— Как я что? — быстро спросил он. — К чему приду я?

Я улыбнулся.

— Я хотел лишь сказать «как ты доживешь до преклонных лет».

— Врешь, — бросил он грубо. — Я видел твои глаза. Когда тебя посещают видения, глаза у тебя становятся странными, я еще раньше это заметил. Зрачки расширяются и как-то затуманиваются, вроде как во сне, но не смягчаются; нет, ты становишься какой-то холодный, как холодное железо, ничего не видишь и не обращаешь внимания на то, что творится в это время вокруг тебя. И говоришь так, будто остался один голос, а человека и нет… Или как будто ты ушел куда-то и оставил свое тело, чтобы через него вещал кто-то другой. Как дуют в рог, чтобы он трубил. О, знаю, я видел это всего раза два, но это жутко и пугает меня.

— Меня это тоже пугает, Кадаль. — Я позволил зеленой тунике соскользнуть с меня на пол. Кадаль держал на вытянутых руках серое шерстяное одеяние, которое я надевал на ночь. Я рассеянно взял одежду и сел на край ложа, разложив платье на коленях. Говорил я скорее сам с собой, чем с Кадалем. — Меня это тоже пугает. Ты прав, я так все это и ощущаю, будто становлюсь пустой раковиной и через меня проходит что-то постороннее. Я что-то говорю, что-то вижу, что-то думаю — что-то, о чем я до того момента и не подозревал. Но ты ошибаешься, полагая, будто я ничего не чувствую. Мне больно. По-моему, так происходит оттого, что я не могу распоряжаться тем, что вещает через меня… Я имел в виду, пока не могу распоряжаться. Но обязательно смогу. И это я тоже знаю. Придет день, и я смогу распоряжаться той частью меня, что знает и видит, тем богом, и тогда это действительно станет магической силой. Я буду сознавать, когда изреченное мной лишь человеческий порыв, а когда — тень бога.

— А когда ты сказал о моей кончине, что это было?

Я поднял глаза. Странно, но лгать Кадалю было еще сложнее, чем Утеру.

— Но я не видел твою смерть, Кадаль, и ничью, кроме своей. Я просто забылся. Собирался сказать: «как и ты ляжешь в могилу где-то в чужих краях…» — Я улыбнулся ему. — Я ведь знаю, что для бретонца это хуже, чем попасть в преисподнюю. Но думаю, что тебе от этого не уйти… То есть, если ты останешься у меня в услужении.

Он облегченно заулыбался. Да, это сила, подумал я, если мое слово может пугать мужей, подобных этому. Он сказал:

— Ну, на такое-то я согласен. Даже не попроси он меня об этом, я все равно остался бы. С тобой просто, и присматривать за тобой одно удовольствие.

— Разве? А я-то думал, ты считаешь меня своевольным сорванцом, да еще и источником своих бед вдобавок?

— Понимаешь, таков ты и есть, но дело в том, что я никогда не осмелился бы сказать такое кому-нибудь, стоящему столь же высоко, но ты только смеешься — а ведь рожден от королей.

— От королей? Вряд ли сюда можно причислять моего деда, как и моего… — Я осекся. Замолчать меня заставило выражение его лица.

Он сказал, не подумав, а затем начал ловить ртом воздух, как будто пытаясь проглотить вылетевшие слова и не произносить их.

Он ничего не сказал, просто стоял, перебросив через руку грязную тунику. Я медленно встал, и серое одеяние соскользнуло с колен на пол. Ему не было нужды говорить. Я понял. Представить трудно, почему я не понял этого раньше, в то мгновение, когда оказался перед Амброзием, стоя в замерзшем поле, а он сверху вниз рассматривал меня в свете факела. Он-то знал. И догадались, наверное, сотни прочих. Я припомнил теперь и как на меня иногда косились, и приветливое бормотание офицеров, и почтение слуг, которое я относил на счет уважения к распоряжениям Амброзия, но которое, как я понял теперь, было почтением к его сыну.

В комнате было тихо, как в пещере. В жаровне метнулся язычок пламени и рассыпался бликами в бронзовом зеркале у стены. Я посмотрел в том направлении. В озаренной пламенем бронзе мое обнаженное тело казалось хрупким и прозрачным, чем-то нереальным, сотканным из света и тьмы, колышущимся от мигания язычков огня. Но лицо было освещено, и в его вылепленных из света и тени чертах я видел его лицо, такое, каким увидел я его в комнате, когда он сидел над жаровней и ждал, пока меня приведут к нему. Ждал, пока я приду, чтобы он мог спросить о Ниниане. И в этом деле дар провиденья не помог мне. Обладающие им люди нередко бывают по-человечески слепы. Я обратился к Кадалю:

— Все знают?

Он кивнул. Он не спросил, что я имею в виду.