Кристальный грот - Мэри Стюарт

— Прости, господин, — сказал секретарь, — но прибыл гонец от короля Будека. Я сообщил ему, что ты занят, но он сказал, что дело важное. Велишь ему подождать?

— Введи, — распорядился Амброзий. Вошел человек со свитком. Он вручил свиток Амброзию, который уселся в свое большое кресло, развернул свиток и принялся, хмурясь, его читать. Я наблюдал за ним. Мигающие язычки пламени тянулись из жаровни и освещали черты его лица, которые, пожалуй, были знакомы мне не хуже своих собственных. В самой середине жаровни вдруг зародилось сияние, свет заструился и замерцал. Я почувствовал, как он льется в мои глаза, как они затуманиваются и открываются все шире…

— Мерлин Эмрис? Мерлин?

Эхо стихло и превратилось в обычный голос. Видение окончилось. Я сидел на табурете в комнате Амброзия, глядя на свои сжатые коленями кисти рук. Амброзий поднялся и стоял рядом, между огнем и мной. Секретарь вышел, мы остались одни.

Когда еще раз прозвучало мое имя, я моргнул и пробудился. Он говорил:

— Что ты видишь там, в огне?

Не поднимая головы, я ответил:

— Заросли боярышника на склоне холма, и девушку на гнедом пони, и туман по колено, и молодого человека — у него на плече фибула с драконом.

Я услышал, как он глубоко вздохнул, затем рука легла мне на подбородок и обратила мое лицо к нему. Глаза смотрели пристально и ясно.

— Да, значит этот твой дар провиденья — правда. Я всегда был в этом уверен, а теперь — теперь сомнений нет, все так и есть. Я понял, что у тебя дар прозрения, еще в ту первую ночь у стоячего камня, но это могло быть и что-то другое — сон, выдумка мальчика, удачная догадка, чтобы привлечь мое внимание. Но это… Я не ошибся в тебе. — Он отнял руку от моего лица и выпрямился. — Ты видел лицо той девушки?

Я кивнул.

— А лицо мужчины?

Я не отвел глаз.

— Да, господин.

Он быстро отвернулся и остался стоять спиной ко мне, склонив голову. Снова подобрал со стола стиль, начал вертеть его в пальцах. Немного погодя спросил:

— Когда ты узнал?

— Сегодня вечером, после того, как вернулся. Что-то сказал Кадаль, что-то припомнил я, и брат твой по-особому взглянул на меня, когда увидел, что я ношу это. — Я прикоснулся к фибуле с драконом, прикрепленной на тунике у шеи.

Он бросил взгляд и кивнул.

— Ты сейчас впервые увидел — то, что увидел?

— Да. Мне и в голову не приходило. Теперь-то мне кажется странным, что я даже не подозревал, но клянусь, так оно и было.

Он стоял молча, опершись одной рукой о стол. Не знаю, чего я ожидал, но и представить себе не мог, что увижу великого Аврелия Амброзия, которому не хватает слов. Он пересек комнату и подошел к окну, потом вернулся и заговорил:

— Это странная встреча, Мерлин. Так много нужно сказать — и в то же время так мало. Теперь ты понимаешь, почему я задавал тебе столько вопросов? Почему я так упорно пытался выяснить, что привело тебя сюда?

— Пути богов, мой повелитель, они привели меня, — сказал я. — Почему ты покинул ее?

Я не хотел, чтобы вопрос мой прозвучал так обвиняюще, но, полагаю, он мучил меня столь долго, что теперь не мог не вырваться со всей его прямотой. Заикаясь, я начал говорить что-то, но он жестом заставил меня замолчать и спокойно ответил:

— Мне было восемнадцать, Мерлин, и за мою голову была назначена награда, случись мне ступить на землю моего же королевства. Ты знаешь эту историю — как приютил меня мой кузен Будек, когда брат мой король был убит, и как он никогда не отказывался от планов мести Вортигерну, хотя долгие-долгие годы это казалось немыслимым. Но он все время посылал разведчиков, получал донесения, продолжал строить планы, и когда мне исполнилось восемнадцать лет, он тайно направил меня к Горлойсу Корнуэльскому, который был другом моего отца и который так и не сдружился с Вортигерном. Горлойс послал меня в сопровождении двух доверенных людей на север, чтобы мы могли наблюдать, прислушиваться и изучать местность. Когда-нибудь я расскажу тебе об этой поездке и о том, что случилось, но не сейчас.

Тебе важно знать лишь вот что… Где-то в конце октября мы уже держали путь на юг, к Корнуоллу, чтобы сесть на судно и отплыть домой, когда на нас напали и пришлось сражаться. Это были люди Вортигерна. Я до сих пор не знаю, заподозрили они нас или просто хотели убить, как это свойственно саксам и лисам, по собственному произволу и из любви к виду свежей крови. Я полагаю, последнее, иначе они непременно убедились бы поточнее в моей смерти. Они убили обоих моих спутников, но мне повезло; я отделался ранением, не задевшим кость, и ударом по голове, лишившим меня чувств. Они бросили меня, сочтя мертвым. Произошло это в сумерках. Когда я зашевелился и огляделся по сторонам, было уже утро, и надо мной стоял гнедой пони. На нем сидела и смотрела сверху вниз девушка, она переводила взгляд с меня на убитых и молчала. — Впервые промелькнула улыбка, адресованная, правда, не мне, а воспоминаниям. — Я помню, как пытался заговорить, но я потерял очень много крови, а после ночи под открытым небом у меня начался жар. Я боялся, что она испугается и умчится назад, в город, и тогда мне конец. Но нет. Она поймала моего коня, открыла седельную сумку, дала мне выпить вина, затем очистила рану и перевязала ее, а потом — бог знает, как ей это удалось — сумела перебросить меня поперек коня и увезти из той долины. Она сказала, что ей известно одно место, ближе к городу, но уединенное и тайное, туда никто никогда не ездил. Это была пещера с источником — что с тобой?

— Ничего, — ответил я. — Мне следовало самому догадаться. Продолжай. Там тогда жил кто-нибудь?

— Никого. К тому времени, как мы туда прибыли, я впал в горячку и ничего не помню. Она спрятала меня в пещере и скрыла от посторонних глаз моего коня. В моей седельной сумке нашлись еда и вино, у меня имелись плащ и одеяло. Был уже поздний вечер, и когда она вернулась домой, то услышала, что нашли двух убитых и их коней, которые убежали недалеко, а тот конный отряд отбыл на север — кажется, в городе никому не было известно, что мертвых тел должно быть три. Таким образом я оказался в безопасности. На следующий день она снова приехала к пещере с продуктами и лекарствами… И через день тоже. — Он помолчал. — Ну, а конец истории ты знаешь.

— А когда ты назвал ей свое имя?

— Когда она сказала, почему не может покинуть Маридунум и отправиться о мной. До того я думал, что она, должно быть, одна из придворных дам королевы — по ее манерам и разговору было ясно, что воспитывали ее при королевском дворе. Возможно, она думала так же обо мне. Но не в том дело. Важно было лишь, что я был мужчиной, а она женщиной. И оба с первого взгляда знали о том, что неизбежно должно было случиться. Ты поймешь, как это было, когда сам станешь постарше. — Снова улыбка, на этот раз она коснулась не только губ, но и глаз. — Это то знание, для которого, я думаю, тебе следует еще подрасти, Мерлин. Дар прозрения не очень-то поможет тебе в делах любви.

— Ты просил ее поехать с тобой сюда?

Он кивнул.

— Еще до того, как узнал, кто она. Узнав, я испугался за нее и стал настаивать еще упорнее, но ехать она отказалась. По ее речам я знал, что она ненавидела и боялась саксов, ее страшило то, что делал с королевствами Вортигерн, и все же она отказалась ехать. Одно дело, говорила она, сделать то, что было сделано, и совсем другое — ехать за море с человеком, который, вернувшись, станет врагом ее отца. Нам нужно кончать с этим, сказала она, как кончается в декабре год, а потом забыть обо всем.

Он замолчал на минуту, глядя на свои руки.

Я спросил:

— И ты так и не узнал, что у нее родился ребенок?

— Нет. Я, конечно, думал об этом. Когда на следующий год наступила весна, я послал ей письмо, но ответа не получил. Тогда я отступился. Я знал, что если ей понадоблюсь, она знает — весь мир знает, где меня найти. Затем я услыхал — года два спустя, — что она обручена. Теперь я знаю, что то была неправда, но тогда это помогло мне на время забыть о ней. — Амброзий посмотрел на меня. — Ты можешь это понять?

Я кивнул.

— Это могло быть и правдой, только не в том смысле, в каком понял ты, господин. Она дала обет уйти в монастырь, когда я перестану нуждаться в ней. Христиане называют такой обет обручением.

— Вот как? — Он обдумал это. — Как бы там ни было, писем я ей больше не посылал. И когда позднее до меня дошла весть о ребенке, бастарде, мне и в голову не пришло, что это может быть мой сын. Однажды сюда прибыл один малый, глазной врач, он путешествовал и проезжал через Уэльс, тогда я послал за ним и допросил. Он подтвердил, что — да, во дворце растет мальчик-бастард стольки-то лет от роду, рыжеволосый, и он бастард самого короля.

— Диниас, — подтвердил я. — А врач тот меня, может быть, даже и не видел. Меня старались держать подальше от чужих глаз… И дед в разговорах с чужими иногда выдавал меня за своего собственного. У него и на самом деле таких было несколько.