Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

– Нет? – Капо притворно изумилась. – Ты хочешь, чтобы я утопила ее в своем ведре?

– Нет!

Эстер крепко прижала ребенка к груди. Клара расхохоталась.

– Ну, конечно. Эсэсовцы будут довольны. Ты знаешь, они могут приехать в любой день, а эта красотка станет прекрасным новогодним подарком милой юной паре, правда? 1944 год начнется для них счастливо.

Не реагировать было невозможно. Лишь Пиппа, которую Эстер держала на руках, удержала ее от того, чтобы броситься на эту мерзкую тварь.

– Неужели тебе не знакомо сочувствие, Клара? – взмолилась она.

Клара лишь пожала плечами.

– Нет. Может быть, когда-нибудь я это знала, но все в далеком прошлом – и слава богу. Сочувствию тут не место.

– Ты ошибаешься, – прошипела Эстер. Ана и Наоми подошли поближе. – Ненависть пылает ярко, но любовь горит гораздо дольше.

– Тогда и боли она причиняет больше, – процедила Клара и ушла записывать имя бедной Пиппы в свой список. Девочку неизбежно вырвут из рук Эстер.

– Мы должны это сделать, золотко, – сказала она спящей дочери. – Мама должна тебя пометить. Это нужно, чтобы мама смогла найти тебя и снова прижать к своей груди, какой бы большой ты ни была.

При мысли о пустых месяцах, может быть, даже годах без дочери, Эстер заплакала, но татуировка в подмышке Пиппы была единственной надеждой протянуть нить из ужасного прошлого в светлое будущее. Пора.

– Ана, – прохрипела она.

Ана отошла от другой матери, которой подходил срок рожать.

– Эстер?

– Ты подержишь Пиппу?

Ана посмотрела на нее и кивнула. Похлопав другую женщину по плечу, она подошла и взяла Пиппу, чтобы Эстер смогла спуститься с нар. Даже этот короткий момент без ребенка был для нее мучителен. Она не могла представить черную дыру, которая вот-вот затянет ее в блоке 24.

Она взяла татуировочную иглу. Ноги ее предательски дрожали. Она должна быть сильной и вернуться к своей работе. Некоторых несчастных матерей отправляли на фермы сразу после родов. Кровь еще струилась по их ногам. Но Ана и Янина поделили между собой обязанности Эстер, и она смогла передохнуть. Но эту работу она не могла доверить никому.

Она кивнула Ане, та осторожно подняла маленькую ручку Пиппы, обнажив мягкую, нежную подмышку. Эстер посмотрела на собственный номер, грубо вытатуированный на ее предплечье, и с трудом сдержала слезы. Нужно все сделать наилучшим образом. Закусив губу, она набрала в иглу чернила и прижала к коже Пиппы. Почувствовав укол, Пиппа распахнула глаза и разразилась громким плачем.

– Сейчас, сейчас, – успокаивала ее Эстер. – Это недолго. Но это нужно. Ты будешь только моей.

Конечно, все это было полной чепухой, почти бредом, но Эстер продолжала бормотать, заставляя себя выводить цифры: 41400. Два нуля напоминали изумленные глазки Пиппы, возмущенно уставившиеся на нее. Но эти цифры было легко рисовать, и она довела дело до конца. Вытерев капли крови самым чистым кусочком собственной юбки, она взяла Пиппу на руки и прижала к груди.

– Прости, детка, прости! Мне так жаль!

Пиппа уже успокоилась и простила ее, и это разрывало Эстер сердце. Она знала, что тяготы ее маленькой дочери только начинаются.

Они приехали через два дня, подкатили к блоку 24 с громким ревом. Сапоги простучали по дорожке, расчищенной с таким трудом. От распахнутых дверей заструился снежок, и сердце Эстер заледенело. Одна мать рожала, но забилась в глубину нар и закусила деревяшку, чтобы не шуметь и не привлекать к себе внимания нацистов. У Эстер такой возможности не было. В списке Клары было всего три имени, и ее имя она записала самыми крупными буквами. Трем женщинам пришлось стоять перед жестокими эсэсовцами, а те рассматривали их детей, как фрукты на рынке.

Эстер мечтала, что они откажутся, и у нее появится пусть шаткий, но все же шанс переправить Пиппу из Биркенау в относительно безопасный семейный лагерь, но Вольф с холодной усмешкой ткнула в нее первой.

– Неплохо, неплохо.

Она перевела взгляд на Эстер, узнала ее. На губах ее заиграла зловещая усмешка.

– Посмотрите-ка, кто это! Дикая кошка! Будет приятно укрощать твоего котенка. Давай ее сюда.

Она схватила Пиппу, и Эстер впервые близко увидела ее руки. Кожа у Вольф буквально сияла здоровьем, вены были наполнены кровью, ногти покрыты блестящим лаком, но казались самыми острыми когтями мира.

– Не делайте ей больно, – взмолилась она.

– Зачем мне делать ей больно? – фыркнула Вольф. – Она – истинная дочь рейха.

– Она моя дочь! Пожалуйста, оставьте ее со мной. Возьмите меня с собой. Я буду ее няней. Я ни слова не скажу, обещаю… Я…

– Ты?! – резко оборвала ее эсэсовка. – Как мы можем впустить тебя в честный германский дом, еврейка? Твоему ребенку выпал счастливый шанс. Но если ты не хочешь – если ты не испытываешь благодарности, – мы можем избавиться от нее. Мы найдем других детей.

Эстер содрогнулась при одной этой мысли. Ана осторожно обняла ее за плечи, и это придало Эстер сил расстаться с ребенком. Она наклонилась, чтобы поцеловать чудесный лобик Пиппы, но ребенка уже вырвали, и Эстер пошатнулась.

– Ей будет лучше без тебя, – сказала Вольф, уходя и унося Пиппу с собой.

Эстер упала на колени на мерзлую землю, обхватила голову руками и зарыдала. Она точно знала, что дочери не будет лучше без нее, а она сама без нее погибнет. А потом ее обняли теплые руки. Кто-то утешал ее, гладя клочки светлых волос и шепча слова любви.

– Мама, – прошептала Эстер и почувствовала легкий поцелуй.

– Я с тобой, Эстер. Я с тобой, и я позабочусь о тебе. Помни, наше единственное оружие – остаться живыми, а для этого мы должны любить, отдавать и, боюсь, должны страдать.

Эстер кивнула, немного успокоилась и принялась раскачиваться, пока боль не охватила все ее тело, вырвавшись из бездонной дыры в сердце. Каждый вдох напоминал ей об украденном ребенке. Но она должна бороться и молиться, что когда-нибудь она найдет Филиппа, вместе они найдут Пиппу и станут настоящей семьей. Надежда была призрачной, но другой у нее не было. И она будет цепляться за нее каждый мрачный день, который ждет ее впереди.

Глава двадцать четвертая. 24 июня 1944 года

АНА

Ана подняла ржавое ведро – спина застонала от такого неуважения – и понесла воду в блок 24. Обычно это делали Эстер или Янина, но в лагере свирепствовал тиф, и они были слишком заняты уходом за умирающими. Ане предстояло нести ведро по длинной центральной дорожке под палящим солнцем, и все ее тело противилось этому. И все же удивительно, как много может выдержать человек, – за последние полтора года в Биркенау Ана в этом убедилась. Стойкость перед лицом невыносимых страданий вдохновляла, но, по правде говоря, Ана начала находить это слегка смешным.

Но и она не была полностью здорова. Жара стояла уже очень долго, а кожа ее настолько истончилась, что ей казалось, солнце сжигает не только кожу, но и все ее внутренние органы. Слава богу, ей не приходилось ходить на работы, но трудно было ощутить хоть какую-то благодарность или найти в себе силы. Каждый день она помогала матерям рожать младенцев, которые в лучшем случае могли прожить в лагере