Станция Университет - Дмитрий Руденко

— OK, — я был готов на все, хотя слово «хостел» было мне незнакомо.

Мы остановились у типичного бежевого парижского дома, на первом этаже которого была гостиница. Вошли. Я осмотрелся. Темно. Ни души. «Странно, — подумалось. — Разве такие гостиницы бывают?». Стеф уверенно двинулась вперед по неосвещенному коридору и замерла у одной из боковых дверей (это и был номер). Повернув ключ два раза, она крадучись зашла в комнату. Я — за ней.

— Тщщщ, — Стеф прислонила палец к губам. В комнате было темно.

— А где свет? — спросил я.

— Свет нельзя.

— Почему?

— Тише, тише…

Через несколько секунд в кромешной тьме я разглядел натянутую поперек комнаты веревку, на которой висели две пары мужских штанов, носки и майки.

— Бррр. Это что? — шепотом поинтересовался я.

— Это — хостел.

— Что?

— Хостел. В хостеле в номерах живут по нескольку человек. Сейчас здесь спят двое…

— Ребят, — подхватил я. — И что, это разве нормально? Ты их знаешь?

— Нет, конечно.

— Стеф! Я тут спать не буду! — я был в шоке. — Поедем сразу в Бордо.— Вообще-то мне тоже тут не нравится.

В конце концов заночевали мы на окраине Парижа в гостинице Formule 1, тщетно пытавшейся скрыть свою единственную звезду за, как выяснилось, двусмысленным названием, которое можно было принять за респектабельное. Романтика получила сильную пощечину.

Кюкю

Мечты о Париже, увы, не сбылись. Позавтракав ранним утром в гостинице, мы выехали на юго-запад Франции, в Бордо. Долгий путь. Особенно на «Рено-5». Да еще по бесплатным дорогам, промокшим от проливного дождя. В дороге Стефани сказала, что договорилась с профессором Тином, чтобы я выступил перед студентами и рассказал про Россию.

— Конечно, это было непросто, но I managed[123]. Всем будет очень интересно! — Стефа энергично кивала головой.

— А что же я буду рассказывать?

— Про русскую мафию!

— Да?

— Шучу. Про реформы, приватизацию, частную собственность в России. Или про рубль, отношения между бывшими социалистическими странами.

— Я же не успею придумать, о чем рассказать!?

— Не волнуйся, успеешь.

К полуночи мы наконец очутились в пристанище Стефы — маленькой, но очень уютной студии в небольшом домике. Торшер, диван, стол и пара стульев — вот и весь интерьер.

Слуга графа Сен-Симона будил своего повелителя знаменитыми словами: «Вставайте, граф! Вас ждут великие дела!». Стефани разбудила меня похоже:

— Wake up, don’t forget that the ocean is waiting for you! And French delicious wine as well[124] !

— Океан? Вино?— Да, Атлантический. А вино — из самых настоящих замков! Все близко!

Мы позавтракали горячими круассанами, за которыми Стеф сгоняла на улицу. Йогурты украшали стол, а кофе шипел, грозясь залить плиту, до того хотел убежать из турки. Потом мы выехали в многодневное путешествие. Верхний Медок с замками, старинные каменные подвалы которых полны винными бочками; деревня Сент-Эмильон с улицами, высеченными из бежевого камня; нескончаемые виноградники под проливным дождем; совы, летающие над нашим неутомимым автомобилем; городишко Лакано на песчаном берегу Атлантического океана, сердитые мощные волны которого несли бесстрашных серферов; Биарриц со знаменитым красным дворцом и незабываемым видом на закат.

По пути Стеф рассказывала о Франции: у нас четыреста сортов сыра, в августе вся страна не работает, все едут отдыхать на Ривьеру, так же как россияне — в Анапу. У многих французов есть «Нива», правда, это вторая машина, чтобы ездить зимой в Альпы: дешевая, а проходимость повышенная. Автомобилисты всегда останавливаются, чтобы пропустить пешеходов! Изабель Аджани прекрасна, особенно ей удалась роль Камиль Клодель. Французские банкноты — красивые, многоцветные, похожие на картины: на ста франках помещен фрагмент полотна Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах» — на нем олицетворяющая Свободу молодая женщина с французским флагом в руке. В ресторанах столики резервируют заранее. Кстати, обязательно надо хоть раз в жизни поужинать в ресторане Tour d’Argent, хотя там, конечно, очень дорого. Ле Пен — это французский политик, а не китаец. Хочу стать партнером KPMG. Пойду голосовать за Жака Ширака, потому что мой голос может стать решающим. Слушая, я думал: какая же Стефани умная, искренняя и целеустремленная. Я заряжался ее энергией.

По радио Джо Дассен запел песню «А toi». Она нравилась мне тем, что ее очаровательно исполнял Лёнич: «А туа, а муа, а туа, а муа, а туа, а муа», — повторял схваченные слова.

— Стеф, ты любишь Джо Дассена?

— Джо Дассена? — озадачилась Стефани. — Нет, конечно.

— Почему? — удивился я.

— Ну он же, как это сказать… Кюкю.

— Кюкю? Что такое кюкю?

— Кюкю? Трудно перевести. Ну, что-то такое странное, может, старомодное…

— Из бабушкиного сундука, пахнущее нафталином?

— Ну можно и так сказать. В общем, прошлый век.

Ничего себе, подумал я. Джо Дассен, он же, по-нашему, самый известный француз в мире. А слово «кюкю» мне очень понравилось.

— А Мирей Матье?

— Что Мирей Матье? — Стефани рулила и смотрела на дорогу.

— Популярная?

— Кто? Мирей Матьееее? — глаза Стефани округлились, недоумению не было предела.

— Ну, ты хоть знаешь песню «Чао, бамбино, сорри»?

— Мирей Матье… — протянула Стеф. — Может, мама моя ее слушала. В любом случае она — кюкю!

— Так, — я решился на отчаянный шаг. — А Челентано? Адриано Челентано?

— Это кто?

— Ты не знаешь Челентано? — это было слишком.

— Нет. Но это что-то такое, знакомое…

— Он, конечно, итальянец, не француз… Но ведь… Он очень известный! Певец, актер! В России его знают все, от мала до велика!

— Я не знаю, — Стефани была непреклонна.

Я промолчал про Рикардо Фольи, Пупо и Тото Кутуньо. Упоминать их было бессмысленно. Между тем машина катила дальше. Когда по радио «Энержи» Далида запела «Пароле, пароле, пароле», я перевел разговор на Бернара Тапи. Этот французский капиталист был на устах у всех. Красавец средних лет, министр, владелец фирмы Adidas, яхт, замков и марсельского футбольного клуба «Олимпик». У Италии был Берлускони, а у Франции — Тапи.

— Да, правда, о Тапи все только и говорят, — подтвердила Стеф.

— А он умный?

— Нет! Похоже, что не очень. Недавно его спросили: «Что вы думаете про Тулуз-Лотрека?»[125]. Тапи ответил: «Думаю, «Тулуза» выиграет 4:0»[126]. Да, кстати. Знаешь, кто мне симпатичен?

— Кто?

— Серж Гинзбур. Слышал?

— Нет.

— Во Франции он очень знаменит. Что-то вроде вашего Высоцкого.

— В первый раз слышу.

— А ведь он — русский[127].

— Русский?

— И Джейн Биркин, значит, тебе неизвестна?

— Нет. А кто она?

— Актриса, певица. У них роман с Гинзбуром был.

Я промолчал.— Ну вот, — подвела черту под беседой Стефани.

Снова путч

Стеф не шутила. Профессор Тион и вправду попросил меня выступить перед студентами. Я согласился, хотя по-прежнему до конца не знал, о чем говорить. «Ничего, — поддержал меня профессор. — Просто расскажи про Россию».

Адреналин переливался через край, когда я вошел в большую, амфитеатром, заполненную аудиторию. Студенты встретили меня настороженно.

— Que se passe-t-il en Russie? What’s going on in Russia?[128] — раздался голос откуда-то сверху.

— В России приватизация набирает обороты, — начал я, удивившись заряженности моих vis-à-vis.

— Mais non. Les chars tirent à Moscou![129]

Ребята явно знали что-то, о чем пока не догадывался я. Какие могут быть танки в Москве? Оказалось, могут. Дома, черт побери, снова случился coup d’Etat[130], причем был он пострашнее предыдущего путча. В Москве всю ночь по-настоящему воевали: это была последняя вспышка яростной борьбы за власть между президентом и парламентом, тем, выбранным еще в СССР, за первым съездом которого я восторженно, с замиранием сердца, следил летом 89-го, не отходя от телевизора и откладывая подготовку к вступительным экзаменам в МГУ до позднего вечера. Эх, летит жизнь, как резвый конь, влюбляется время в новых героев… Те выдающиеся народные избранники, революционеры, вдохнувшие четыре года назад в огромную страну новую жизнь, быстро превратились в ретроградов, по крайней мере так казалось. Время вышло из тех людей, оно больше им не благоволило.

Порохом запахло пару недель назад, когда Руслан Хасбулатов, председатель парламента, публично обвинил Ельцина в том, что тот подписывает указы в нетрезвом виде. В ответ уязвленный Ельцин своим указом 21 сентября 1993 года в 20.00 парламент распустил. Делать этого по Конституции он не имел права, поэтому парламент незамедлительно назвал происходящее государственным переворотом. Дальше события разворачивались стремительно. В 20.15 диктор телевидения Шатилова объявила, что «в нашей вечерней программе произошли изменения». Однако «Лебединое озеро» не показали. Вместо него после программы «Время» пел Кобзон. В 22.00 вице-президент Руцкой[131], друг Никиты Михалкова, бывший сподвижник Ельцина, перешедший на сторону парламента, а потому прозванный ренегатом, объявил себя президентом России. В 02.00 вечный председатель Конституционного суда Зорькин заявил, что указ Ельцина противозаконен.