Другой - Станислав Жейнов

За вечер, потихоньку, Анатолий Павлович рассказал о себе, правда, совсем немного: был женат, есть дети (уже взрослые), зимует в городе, а все остальное время, здесь; с куда большим интересом, поведал о раскопках, которые вел последние сорок лет.

Еще студентом отрыл фрагменты древней керамики, и началось: здесь все перепахали вдоль и поперек, находили древние поселения, могилы, кузницы, статуи, атрибуты культа, и этому — давно забытому прошлому, он отдал свою жизнь, свое настоящее и будущее.

Раскопали, изучили, переписали, сфотографировали и поехали рыть дальше. А он остался, наверное, просто уже не смог уехать. Стал, чем-то, наподобие, смотрителя музея, его гидом, его душой. Теперь, просто, здесь живет, в тех самых трех палатках: ловит рыбу, сочиняет стихи и водит туристов смотреть на каменных лягушек и уток.

Сергей, все уводил Анатолия куда-то в сторону, все на философские темы: смысл жизни, любовь, справедливость, но тот всегда возвращался к своей любимой "Пегреме"; она для него: и первое, и второе и третье.

Ушел он поздно, в полночь. Я кое-что вспомнил, пришлось догнать на тропе.

Спрашиваю:

— Анатолий Павлович, а в деревню пройти..?

— За холмом, что над вами, тропа широкая, и по ней вдоль воды… упрешься в деревню. А к чему такая срочность?..

Сергей и Саша легли в разных палатках. Мы остались втроем, переглянулись, и не сговариваясь, развели в стороны руки, глаза стали круглыми, лица скривились.

Вообще, вся эта излишняя мимичность — влияние Игоря. Все как-то стали копировать его смех, и этот гимн сарказму — вечную полуулыбку. И жесты. Когда рассказывает что-то, ни смотреть на него нельзя: так болтает руками… Никогда не думал, что резкий бросок руки с растопыренными пальцами, в сторону, так легко и эффектно, заменяет слова или целые реплики. Причем, у него, заменят любое слово, фразу, предложение, и все равно понятно. Хотя, что идет одному, не всегда подходит другому, такое мы уже видели. У Игоря, получается непринужденно, естественно, — это часть его натуры, — это откуда-то изнутри из сердца.

И Сергей перенял у него много жестов и ужимок, я думал — это индивидуальные черты его(Сергея), — оказывается, нет. И эта манера перекручивать слова, менять их смысл: "Друг товарищ и Брут", "Поэт плесенник", "Возвращение ублюдного сына", все, что так трепетно растил в себе, чем восхищался, что поражало в Сергее, оказывается, и он в свое время просто скопировал, поддался сильному, заразительному влиянию кого-то другого.

— Ну что, и мы пойдем что ли? — говорю. — Две ночи как ни как…

— Вы идите, я еще посижу, — сказал Игорь.

— Опять, всю ночь, на гитаре?..

Игорь ухмыльнулся: — Сколько той ночи. — Ушел в палатку, опять загудели струны.

— Снова, всю ночь будете трынькать? — ругался Сергей. — Давайте спать, а!

— Спи, все давно спят, тебе это снится.

— Игорь. Третья ночь.

— Я лягу, лягу.

Игорь вернулся, сел напротив, стал настраивать гитару.

— Не намокла? — спрашиваю.

— Она внизу была, повезло. Над ней все сумки промокли, а у нее чехол, чуть-чуть влажный.

Я бросил дров. Костер опять разгорался.

— Ну что, Антон? Давай, что ли?.. — говорю.

— Спать не будем?

— Спать дома.

— А где она?

— Там на столе оставалась, почти полная.

В эту ночь пели только песни "Б.Г.", некоторые, раз по десять, чаще других: "Государыню", про смерть в черной машине, и эту… названия не помню: "мается, мается, жизнь не получается…" Под утро, когда стало светать, Антон попросил, что-нибудь из "Кино".

Игорь запел:

— Белый снег, серый лед…

17

Рассвело, и я ненадолго отлучился, когда вернулся, костер уже потух. Попробовал, как можно тише пробраться в палатку, но задел гитару, споткнулся о сумку, упал, в пакете под рукой, задребезжало.

— Пьянь, — не громко выругался сонный Сергей.

— Чшш… не шуми, — говорю.

Антон посапывал, Игорь не спал, поднял к потолку руку, и, улыбаясь, рассматривал, будто в полумраке разглядел что-то новое, чего при свете не увидеть.

— Глеб, ну как?

— В десять.

— Вот видишь, все получилось.

— Ты можешь себе представить реакцию? Ничего, я тебе потом расскажу…

Игорь захихикал:

— В девять я вас бужу, и вперед. Я пойду, червей накопаю.

Он приподнялся, пополз к выходу.

— Ты что, спать не будешь?

— Нет, — сказал он, — поздно уже, вернее рано, не важно… спи.

Долго не мог заснуть, крутился и так и эдак — не получалось. Опять он пересидел. Да что он — каменный? Нет Игорь, — ты заснешь первый. Не знаю, зачем мне это, но сначала — ты…

А теперь кофе, я хочу кофе, очень крепкий и очень сладкий и горячий, чтобы пальцы обжигались… Выполз из палатки. Уже светло. Поставил чайник на огонь. Решил пойти к озеру, смотреть на туман, там сейчас красиво…

Туман, только над водой, — берег, хорошо просматривался в обе стороны. Игорь уже далеко, шел мимо камышей, в сторону деревни. Появлялся и снова исчезал за кустами. Иногда слышал, как свистит спиннинг и о воду бьется блесна, но эти звуки все тише, тише. Вдруг резкий всплеск, бульканье и треск катушки. Я рванулся к белорусу, крикнул:

— Подожди! Я хочу это увидеть!

Игорь услышал, до меня донесся его смех.

Бежал больше минуты, запыхался, ободрал ноги, но не зря.

Он залез по пояс в воду, дал рыбе уйти на глубину — дальше от камышей, выводил на пляж, где нет травы, там не зацепится.

— Говоришь, щук не ловил? — крикнул через плечо.

— Теперь, могу сказать, что ловил, — ответил я. — Вон какую мы с тобой тянем!

Белорус подкрутил фрикцион, катушка затрещала реже, но стал подматывать, и спиннинг задергался с большой амплитудой, над водой опять защелкало.

Наконец, вывел на чистое, рыба все там же, на глубине.

— Ну раз так, то давай! — Вылез из воды. Протянул мне спиннинг.

— Упущу! Жалко будет… Она там большая…

— Упустишь, убью! Но ведь, кто не рискует… а?..

Перехватил, сразу почувствовал на руке тяжесть. Вдруг, давление исчезло, спиннинг выпрямился, леска провисла. Я растерянно повернулся к Игорю:

— Сошла.

— Да где, сошла?!. Катушку крути! Там она!

Это — уже не нужно, спиннинг снова изогнулся, катушка затрещала, леска натянулась, от порыва ветра вдруг загудела. Не держал таких крупных; руку, будто, током било, легкие вибрации сменяли мощные удары — только бы не порвала.

— Не порвет, — обнадежил Игорь. — Это не леска — это мононить.

— Я что, опять вслух?..

Он смеясь:

— Давай уже, подводи, смелее!

Я с усилиемстал крутить катушку, щука поддавалась, подходила, метров за десять, вспенилась вода, забурлила, как кипяток в чайнике, и опять катушка затрещала, снова рыба пошла на глубину.