Песня любви - Сьюзен Хаувотч

—Вы знаете! — задохнулась она, толкая его в плечи, чтобы увидеть его лицо и бросить свои обвинения прямо в это лицо. — Вы знали с самого начала, не так ли?

Джеймс испытывал муки самого сильного желания, которое ему когда-либо в жизни довелось ощутить. И все же он не настолько утратил над собой контроль, чтобы допустить ошибку, во всем сознавшись, особенно теперь, когда, судя по всему, темперамент ее начинал разгораться.

—Дьявол, хотелось бы, чтобы я знал, — низко, с натугой проговорил он, стаскивая с нее ее жилетку. — И позднее я потребую у тебя полного отчета, можешь не сомневаться.

—Тогда как же?.. О!

Она прильнула к нему, почувствовав, как его губы обожгли ей шею и ухо. Когда он облизал ей мочку уха, она затрепетала, что могло лишь вызвать восхищение.

—Они совсем не стоят торчком, ты, маленькая лгунья.

Услышав его глубокий смех, она почувствовала, что вот-вот сама рассмеется в ответ, и это поразило ее. Разоблачение должно было бы вселить в нее тревогу, но, ощущая его губы, никакой тревоги она не испытывала. Ей бы следовало положить конец тому, что он делает, но, чувствуя его губы, она была не способна пресечь это: не осталось ни грамма сил или воли.

У нее перехватило дыхание, когда одним рывком были сорваны ее шапочка и чулок под ней. Копна черных волос рассыпалась по подушке, и тем самым было окончательно покончено с ее маскарадом. Однако страх, который ее теперь охватил, принадлежал к числу чисто женских страхов: ей хотелось верить, что его не разочарует то, что ему открылось. Он был очень дотошным исследователем и не проронил ни слова, разглядывая ее. Когда наконец его зеленые глаза встретились с ее, его взгляд вновь был горящим.

—Мне следовало бы хорошенько тебя отлупить за то, что скрывала все это от меня.

Слова эти не испугали ее. То, как он на нее смотрел, явно противоречило его угрозе. Более того, смысл, скрывавшийся за этой угрозой, заставил ее задрожать всем телом. Последовавший жадный поцелуй лишь усилил эту дрожь.

Прошло довольно много времени, пока она вновь обрела способность нормально дышать. Впрочем, зачем ей дышать? Нет, ей это незачем. Да и не слишком-то нормально она дышит, скорее хватает воздух раскрытым ртом, пока искушенные губы путешествовали по ее лицу и шее. Она едва обратила внимание, как почти незаметно, с исключительной деликатностью была снята ее рубашка. Но не могла не заметить, как перевязку на ее груди сначала дернули зубами, а затем разорвали руками.

Этого она не ожидала, но ведь все, что с ней происходило, далеко выходило за пределы ее опыта, она не представляла, что случится в следующую минуту. В неразберихе, царившей в ее голове, промелькнула мысль, что ее раздевание стало следствием обмана, который она затеяла: он совершил это лишь для того, чтобы обрести полную уверенность в отсутствии возможности новых сюрпризов. К чему тогда все эти поцелуи? Но она не в силах была зацепиться за эту мысль, когда он любовался ее грудью.

— То, что ты сделала с этими несчастными красавицами, любовь моя, это форменное преступление.

Этот мужчина был способен вогнать ее в краску одним своим взглядом, но его слова... Просто удивительно, что кожа ее не оставалась постоянно пунцовой. Не меньшее удивление могло вызвать, что у нее вообще оставались какие-то мысли в голове, ибо сразу после этих слов его язык проделал путешествие по красным потертостям и отпечаткам, оставленным перевязкой. А его руки — обе они накрыли ее груди и легко массировали их, как бы в утешение за их долгое заточение. Она бы сделала то же самое, сними она сама тугую повязку, так что даже не заикнулась о том, чтобы он этого не делал. А затем его рука подняла одну ее грудь, как бы предлагая своему рту ее отведать, и на некоторое время мысли вообще исчезли у нее из головы, их заменили ощущения.

В отличие от организма Джорджины, у Джеймса все функционировало великолепно. Только управлять всеми процессами, происходящими в нем, оказалось нелегко. Но ведь и не было необходимости сосредотачиваться, как в любой другой ситуации соблазнения: его дорогая с таким энтузиазмом ему помогала. В сущности, он задавался вопросом: кто соблазняет кого. Хотя на нынешней стадии это не играло никакой роли.

Господь свидетель, она была прелестна в гораздо большей мере, чем он ожидал. Тонкие черты, уже знакомые ему, обрели новое звучание в обрамлении роскошных темных волос. И даже во всех своих мечтаниях не мог он вообразить, сколь притягательно было ее тело. Ничто не свидетельствовало о том, что грудь ее столь пышная, а талия такая тонкая. Однако с самого начала он знал, что симпатичная маленькая попка, так заинтриговавшая его в той таверне, будет совершенной по форме и упругости, и здесь его не ожидало разочарования. Он поцеловал обе ее половинки, когда обнажил ее, и дал себе слово, что позднее уделит больше времени этой восхитительной детали, однако сейчас...

Джорджина не была невеждой в интимных вопросах. Она слишком часто оказывалась невольным слушателем разговоров своих братьев, обсуждавших эти проблемы в откровенных и зачастую грубых выражениях, чтобы не иметь общего представления, как занимаются любовью. Однако она не могла это соотнести с тем, что происходило теперь с ней, когда она ощущала его тело всем своим телом — кожа к коже, жар, рождающий ответный жар.

Она даже не задумалась, как и когда он окончательно раздел ее. Сообразила, что была уже, как и он совершенно обнажена, однако ее обуревало слишком много других чувств, чтобы испытывать неловкость или смущение. Он оказался на ней, вдавливая ее в постель, властно обнимая ее всю. Промелькнула смутная мысль, что он раздавит, эта кирпичная стена способна на такое, но нет, она не была раздавлена. Ладони его больших рук обнимали ее лицо, в то время как он целовал и целовал ее, медленно, нежно, а затем с испепеляющим жаром. Его язык обследовал ложбинки, пробовал ее на вкус, позволял ей узнать, каков на вкус он сам.

Ей не хотелось, чтобы хоть что-нибудь из того, что с ней делали, прекращалось, чтобы прервался поток ее ощущений... Но все же не следует ли ей остановить это, хотя бы сделать попытку? Быть покоренной, когда знаешь, что к этому идет, а она, в общем, отдавала себе отчет, означало дать согласие и принять происходящее. Но была ли она к этому готова? Искренне на это согласна?

Как она может точно знать, когда едва была способна связать в голове две мысли? Находись она от него футов в десяти, нет, лучше в двадцати, вот тогда бы смогла ответить что-то определенное. Но прямо сейчас — ей доставляло радость отсутствие даже дюйма между ними. О, Боже, должно быть, она уже покорена. Точно она не знала. Нет! Ей необходимо совершить хотя бы попытку, хотя бы ради того, чтобы завтра знать, как ответить своему внутреннему голосу на вопрос «Что с тобой произошло?».