Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

— Я бы хотел этого, но этого делать нельзя, — спокойно пояснил Эдгар. — Если Господь захотел оставить ему жизнь, так и должно быть. Нельзя вскрыть кошку, чтобы посмотреть, как она устроена, если кошка эта имеет долгом уничтожать по округе мышей.

Он доверил Валдо вернуть его светлость на прежнее место, где тот устало облокотился затылком на спинку стула. Уголки рта барона печально стремились вниз, волевой подбородок, плотно обтягивающая который кожа подчёркивала это свойство, как будто даже размяк.

— Так что же? — ядовито сказал Валдо. — Есть у тебя в голове хоть зернышко идеи о том, как нам увидеть этот промысел? Или, может, мне взять плётку и подстегнуть полёт твоей мысли?

Ева нашла глазами кубок на столе (судя по отливу, из настоящей, хоть и коричневой от времени бронзы) и прикинула, сможет ли до него дотянуться. Если Валдо сейчас озвереет совсем, а великан превратится в ледяную статую, нужно будет его спасать. При одной мысли об этом у девочки затряслись поджилки.

Но Эдгар был на удивление спокоен. Он ткнул пальцем в барона, а потом, спохватившись, быстро и смущённо поклонился, не переставая при этом говорить:

— Что-то случилось там, где голова его светлости рассталась с телом. Ты рёк, будто произошло это в сарацинских землях?

— Да, под некой горой под названием Намида. Барон очень уверенно шёл в авангарде войска короля, он предал огню несколько окрестных селений…

— Умеешь ли ты делать некоторые чудесные вещи, как-то: рисовать карты?

— Хочешь туда ехать? — лицо Валдо потемнело. — Мы с бароном никуда тебя не отпустим.

— Он поедет вместе с нами, — спокойно возразил Эдгар. — Ты, если желаешь, тоже.

Великан подвигал ногой сумку с инструментами.

— То есть единственный выход. Я могу взять нитки и иголки, пришить эту голову к другому телу, если божья глина необходимой формы и достоинств, уже расставшаяся с прежней жизнью, найдётся у тебя в закромах. Это будет иметь великий интерес, так как всё, что до этого я делал с материалом Господа — это шлифовал небольшие шероховатости, исправлял вмятинки, которые оставила на человеке Его воля. Но не должно что-то делать от незнания. Что-то делать должно только от великого знания, а его у нас сейчас нехватка. Значит, мы должны отправиться на поиски.

Когда Эдгар замолчал, Ева ещё некоторое время крутила головой, пытаясь поймать под каменными сводами хвосты его значительных речей. Эдгар показался ей ещё выше, складки кожи на его шее ещё глубже, и девочка подумала: не превратятся ли они прямо сейчас в стаю грачей, гордых и хмурых птиц, которые разлетятся по округе и наполнят криками, похожими на голос костоправа, всю округу. На лице Валдо отразилась вся глубина думы, глаза пошли ко дну водоёма его зрачков, как два камня.

— Мне нужно разрешить с собой кое-какие вопросы, — сказал он, сопровождая слова очередным жестом, исполненным скучно и заученно. — Поговорим завтра утром, господин цирюльник. Ты устал с дороги, так что лучше поспи, подкрепи силы. Еду, должно быть, уже доставили вам в комнату. Возможно, завтра мы тронемся в далёкий путь.

Они выбрались из покоев барона (втайне надеясь на ласковый дневной свет из высоких окон, но погрузившись в ещё более непроницаемый сумрак, поскольку день уже успел смениться глубоким вечером, а высокие стрельчатые окна упрямо преграждали путь тем крохам света, что оставались снаружи) и отправились извилистыми коридорами в крыло дома, где им выделили комнату.

Ева была полна вопросов.

— Откуда ты так много знаешь про старого барона? Он на самом деле был таким страшным?

— На самом деле он вовсе не страшный, маленькое ночное приведение. Он был себе на уме, как и все люди, умел показать себя таким, каким не являлся. Я описал слабости и болезни его светлости, так как сумел прочитать их у него на лице, по напряжению мышц и родовым пятнам. На самом деле это не так сложно…

— Для цирюльника тоже?

Эдгар оттянул двумя пальцами веки.

— Люди вроде меня, люди многих моих дел обязаны уметь читать зашифрованные письмена и тайные знаки. Я прочёл их, о делах и поступках барона же мы узнаем во время нашего путешествия на юг.

Ева была особенного мнения о мыслительных способностях великана. Некоторые его измышления приводили девочку в восторг, но вместе с тем она была изумлена, что этот строгий человек с огромным носом, который также символизировал его серьёзность, выслушал Эдгара с открытыми ушами.

Шаги шумом водопада отдавались в коридорах и залах. На самом деле дом был не таким уж большим, но с наступлением сумерек он казался настоящим замком. Вмонтированные в стены держатели для ламп так и оставались холодными — если там и были лампы, никто так и не сподобился наполнить их маслом и зажечь. Те, на которых ламп не было совсем, смотрелись, как некоторые самые страшные кутьи обитателей Конской головы.

— Быстрее, быстрее, — бормотал Эдгар и буквально тащил за собой Еву, которая уцепилась за рукав его одежды. — У нас же нет света! Пока солнце здесь, хотя бы краешком, мы должны успеть до нашей с тобой комнаты.

Глаза великана вращались в глазницах, и казалось, будто то копошатся в могилах мертвецы. Ева старалась не смотреть на него, решив, что ещё немного, и она сама испугается, и тогда придётся полагаться на погруженного в пучины мыслей великана. А это всё равно, что спасаться от шторма в севшем давным-давно на мель, пропахшем водорослями судёнышке, в котором опасаются селиться даже ящерицы. Её занимали некоторые мысли, и девочка хотела поскорее получить ответы.

— Ты смог бы копаться в человеческом теле столько, сколько захочешь. Делать людей, как плотник строит дома! Почему ты отказался?

Эдгар помолчал, уставившись в пустоту. Кажется, сознание на минуту перестало фиксировать сумрак, который он всегда так боялся.

— Это сложный вопрос, маленький крылатый сверчок, и ты верно угадала. Я многое воображал здесь, в своей голове, — палец, который был чуть тоньше, чем запястье Евы, ткнулся в прошитый венами висок. — Но воображать не значит — действовать.

— Ты просто боишься, — сказала Ева, в её голосе мелькнули издевательские нотки. — Боишься того, чего не можешь понять.

— Я не могу понять почти ничего, — Эдгар улыбнулся беззащитной улыбкой, какая могла бы быть, наверное, у травоядных животных, если бы они умели улыбаться. — Я очень глупый, пусть и большой. Мироустройство такое тонкое, такое ловкое, что кажется, будто сделаешь неловкое движение — и оно развалится прямо на глазах. Но если начнёшь думать о некоторых вещах, понимаешь, что не можешь их объяснить. Тогда говорят, что это Божий промысел или происки дьявола. Но если попытаешься изменить порядок вещей — скажем, посадишь дерево кверху ногами — будет ли это шагом наперекор воле Божией? Будет ли это плохо или хорошо? Греческие философы говорили, что человек совершенен в той оболочке, в какой его создал Всевышний. Наши земные властители с ними соглашаются, но, по-моему, они даже не задумываются. Если бы у меня кто-то спросил, что бы ответил я? Я же не знаю. Я всё время в сомнениях. Спроси кто-нибудь, лучше ли, если у человека будет больше пальцев на руке, или хуже — Эдгар печально покачал головой, — не отвечу.