Августовские пушки - Барбара Такман

В адмиралтействе на протяжении всего дня Черчилль и его помощники «испытывали танталовы муки». В 5 часов вечера первый морской лорд, принц Луис Баттенберг, заметил, что еще возможно потопить «Гебен» до наступления темноты. Увы, Черчилль, скованный решением кабинета министров, не мог отдать соответствующий приказ. А пока британцы ждали полуночи, «Гебен» добрался до Мессины и до угля.

Когда рассвело, англичане, теперь уже в состоянии войны и готовые открыть огонь, не нашли врага. Из последнего доклада с «Дублина» заключили, что немцы в Мессине; и тут возникло новое препятствие. Адмиралтейство информировало Милна об объявлении Италией нейтралитета и поручило адмиралу «уважать это решение и не позволять кораблям подходить к итальянскому побережью ближе, чем на 6 миль». Вето, принятое для предотвращения «мелких происшествий» во избежание неприятностей с Италией, было, пожалуй, чрезмерно суровым.

Ограниченный в своих действиях приказом адмиралтейства, Милн разместил дозоры у обоих выходов из Мессинского пролива. Он не сомневался, что «Гебен» снова пойдет на запад, а потому сам на флагмане «Инфлексибл», вместе с «Индефатигейблом», сторожил выход в западную часть Средиземного моря, тогда как восточный выход[1] патрулировал единственный легкий крейсер «Глостер», под командованием капитана Говарда Келли, брата капитана «Дублина». Кроме того, желая сосредоточить все силы на западе, адмирал Милн послал «Индомитейбл» за углем в близлежащую Бизерту вместо далекой Мальты на востоке. Таким образом, ни одного из трех «Инфлексиблов» не было там, где имелась возможность перехватить «Гебен», если тот вздумает прорываться на восток.

Двое суток, 5 и 6 августа, Милн патрулировал воды к западу от Сицилии, будучи убежден, что «Гебен» собирается прорываться на запад. Адмиралтейство, которое также не видело для «Гебена» иного выхода, кроме как прорыва к Гибралтару или отступления к Пуле, не отменяло распоряжений Милна.

Все это время, вплоть до вечера 6 августа, адмирал Сушон загружался углем в Мессине, преодолевая сопротивление итальянцев. Последние настаивали на своем нейтралитете и требовали, чтобы Сушон, как и положено, покинул порт ровно через сутки. Между тем загрузка угля с немецких торговых пароходов, чьи палубы пришлось разобрать, чтобы ускорить дело, заняла времени втрое дольше обычного. Пока адмирал спорил с портовыми властями о морском международном праве, едва ли не все члены экипажа орудовали лопатами, перекидывая уголь. Несмотря на поощрения (пиво, музыка, патриотические речи офицеров), люди падали в обморок в августовскую жару, и черные от угольной пыли потные тела валялись по всему кораблю, живые вперемешку с трупами. К полудню 6 августа в угольные ямы крейсера загрузили 1500 тонн угля — недостаточно, чтобы достигнуть Дарданелл, — но уже никто был не в силах продолжать работу. «С тяжелым сердцем» адмирал Сушон приказал прекратить погрузку, отдыхать — и быть готовыми к выходу в море в 5 часов.

В Мессине он получил два сообщения, которые заставили его занервничать еще сильнее и подтолкнули к принятию решения. Приказ Тирпица идти в Константинополь внезапно отменили; телеграмма сухо извещала: «По политическим соображениям поход в Константинополь нецелесообразен». Сушон не знал, что виной всему разногласия среди турецкого руководства. Энвер-паша передал через немецкого посла разрешение «Гебену» и «Бреслау» пройти через минные поля, охранявшие Дарданеллы. Но поскольку это разрешение, несомненно, нарушало нейтралитет, которого Турция до сих пор публично придерживалась, великий визирь и прочие министры настаивали на том, что его следует отменить.

Второе сообщение, тоже от Тирпица, гласило, что австрийцы не в состоянии оказать какую-либо помощь Германии в Средиземном море, поэтому Сушон в данных обстоятельствах волен действовать по собственному усмотрению.

Сушон знал, что изношенные котлы не позволят его кораблям набрать ту скорость, какая необходима для прорыва через вражеские заслоны к Гибралтару. При этом и отсиживаться в Пуле тоже не хотелось, ведь там он неминуемо попадал в зависимость от капризов австрийцев. И потому он решил все-таки идти в Константинополь, вопреки приказам. Цель, по его собственным словам, была вполне очевидной: «заставить турок, даже против их воли, развязать войну на Черном море против их исконного врага, России».

Адмирал распорядился развести пары и быть готовыми к выходу в 5 часов. Все на борту и на берегу понимали, что «Гебену» и «Бреслау» предстоит совершить почти невероятное. Возбужденные сицилийцы на переполненных набережных продавали открытки и сувениры тем, кто «готовится умереть», а местные газеты пестрели заголовками вроде «В когти смерти», «Позор или гибель», «За смертью или славой».

Ожидая погони, адмирал Сушон сознательно назначил выход в море в сумерки, чтобы противник его заметил и увидел, что немцы идут на север, будто намереваясь ускользнуть в Адриатику. С наступлением темноты Сушон рассчитывал лечь на курс зюйд-ост и обмануть возможных преследователей. Поскольку угля в ямах было недостаточно для прямого перехода к Константинополю, планировалось после отрыва от противника встретиться с угольщиком, которому приказали ждать у мыса Малея на юго-восточной оконечности Греции.

Едва «Гебен» и «Бреслау» вышли из восточной горловины Мессинского пролива, их немедленно заметили на «Глостере», который патрулировал неподалеку. Будучи по классу сопоставимым с «Бреслау», но явно не соперником «Гебену», тяжелые орудия которого били на 18 000 ярдов, «Глостер» не стал чрезмерно сближаться с немцами и поспешил вызвать подкрепление. Капитан Келли сообщил позицию и курс врага адмиралу Милну, который с тремя линейными крейсерами по-прежнему находился к западу от Сицилии, а сам отошел мористее «Гебена». Когда к 8 часам начало темнеть, Келли взял ближе к берегу, чтобы не потерять «Гебен» из вида, и этот маневр неожиданно привел «Глостер» в пределы досягаемости немецких орудий; но немцы не поддались искушению. Ясной лунной ночью две темных тени, преследуемые третьей, упорно двигались на север, из труб вырывались черные клубы дыма (мессинский уголь оказался дурного качества), благодаря чему корабли были видны на большом расстоянии.

Адмирал Милн, узнав, что «Гебен» покинул Мессину через восточный выход из пролива, остался на месте. Он предположил, что если немцы сохранят этот курс, их перехватит эскадра адмирала Траубриджа, патрулировавшая в Адриатике. Если же, как он склонен был верить, курс рейдеров изменится и они в конце концов повернут к западу, тут-то и пригодится его собственный отряд. Других возможностей Милн попросту не рассматривал. Всего один корабль, легкий крейсер «Дублин», был отправлен на восток с приказом присоединиться к эскадре Траубриджа.

Между тем Сушон никак не мог отделаться от «Глостера», а время поджимало: если он надеялся достичь Эгейского моря с имевшимся у него запасом угля, то обманный курс следовало менять немедленно. Выбирать не приходилось, и в 10 часов вечера немецкие корабли повернули на восток, одновременно забивая помехами радиочастоту «Глостера» в надежде не дать тому сообщить о происходящем. Попытка оказалась безуспешной. Радиограмма капитана Келли, сообщавшая, что враг изменил курс, была получена Милном и Траубриджем около полуночи. Милн двинулся на Мальту, где он намеревался пополнить запасы угля и «продолжить погоню». А Траубриджу, в чьем направлении шел противник, предстояло осуществить перехват.

Траубридж занимал позицию в устье Адриатики в соответствии с приказом «не допустить выхода австрийцев и подхода немцев». По курсу «Гебена» было ясно, что противник движется от Адриатики, но Траубридж подсчитал, что оперативный бросок к югу позволит ему перехватить немецкие рейдеры. Однако имелись ли у него шансы одержать победу в открытом боестолкновении? Его эскадра состояла из четырех броненосных крейсеров — «Дифенс», «Черный принц», «Уорриор» и «Герцог Эдинбургский», каждый водоизмещением 14 000 тонн и вооруженный 9,2-дюймовыми орудиями, которые значительно уступали в дальности огня 11 — дюймовым орудиям «Гебена». Исходные приказы адмиралтейства, переданные Траубриджу, вероятно, «по инстанции» его непосредственным командиром, адмиралом Милном, исключали любое столкновение с «превосходящими силами». Впрочем, сейчас Милн был далеко, и Траубридж решил попробовать перехватить немцев, если получится это сделать до 6 утра — первые лучи солнца обеспечат благоприятную видимость и помогут уравнять шансы в артиллерийской дуэли. Вскоре после полуночи он полным ходом пошел на юг — и четыре часа спустя передумал.

Будучи в годы русско-японской войны военно-морским атташе в Японии, Траубридж оценил эффективность стрельбы на дальних дистанциях. Кроме того, будучи правнуком человека, который сражался рядом с Нельсоном на Ниле, и имея в молодости репутацию «самого красивого офицера флота», он «верил в морской устав, как солдат Кромвеля верил в Библию». Черчилль ценил Траубриджа достаточно высоко для того, чтобы ввести его в состав восстановленного военно-морского штаба в 1912 году. Но знания морского устава и штабного опыта для командира все же маловато, чтобы принимать верные решения в реальных ситуациях.