И время остановилось - Кларисса Сабар

Он притянул ее к себе и сжал в объятьях. Ее сердце забилось от счастливого нетерпения, и она поцеловала его, наслаждаясь мягкостью его губ, лаской его языка и их смешанным дыханием. Они вложили в этот поцелуй всю страсть людей, которые слишком долго были в разлуке.

* * *

Зима выдалась одной из самых холодных, какие случались в этих краях. Все время шел снег, покрывая деревья, дома, поля и дороги толстым белым слоем; казалось, он никогда не растает. Когда позволяли расписание и погода, Аурелия садилась на велосипед и отправлялась в Ла-Шемольер повидаться с Антуаном. Поездка, особенно утомительная при сильном ветре, занимала более получаса. Они встречались не чаще одного раза в десять дней, и их объятья – бурные, но краткие, поскольку Марселина всегда держалась неподалеку, – оставляли у Аурелии тяжелый привкус незавершенности.

– Чего бы я не отдала за настоящее свидание влюбленных, – посетовала она однажды, когда они лежали на сене на чердаке. – Все было настолько проще, когда я приходила к тебе на реку!

Антуан приподнялся, чтобы натянуть на себя толстый бежевый свитер с косами, принадлежавший Нестору, который одолжила ему Марселина.

– Любовь и война всегда плохо уживались. Но потерпи: когда все закончится, я тысячу раз свожу тебя под наш орешник, если это вернет твою прекрасную улыбку.

Однако сохранять улыбку Аурелии было трудно, особенно когда Жюльен уехал к родителям на Рождество. Общежитие снова открылось, и он решил без промедления продолжить учебу. Эта новость очень огорчила обеих сестер и учеников начальных классов, привыкших к лучезарному молодому человеку. Но если Мари смирилась с этим фактом, признав, что с назначением нового директора школа более не нуждается в услугах Жюльена, то Аурелия еще долго оплакивала отъезд друга.

– Да ладно тебе, – попытался утешить ее отец в рождественский вечер. – Ведь для него самого лучше вернуться в университетские круги, согласись.

Девушка шмыгнула носом, не обращая внимания на Луи, который демонстрировал ей свои подарки – новую настольную игру и шоколадный башмачок.

– Я в ужасе от мысли, что он совсем один в Париже, кишащем бошами, – возразила она срывающимся голосом.

Мари, с наслаждением уплетавшая апельсин, неверно истолковала печаль сестры.

– Я вообще-то думала, что ты влюблена в Антуана. Я что-то пропустила?

Недоумение на ее лице заставило Аурелию покачать головой.

– Единственное чувство, которое связывает меня с Жюльеном, – это дружба, и ничего иного между нами не было и быть не могло, даже если бы я захотела. Ты что, до сих пор ничего не поняла?

Аурелия не собиралась выдавать тайну друга, но на лице Мари мелькнуло озарение.

– О Господи! – выдохнула она. – А ведь все было так очевидно.

Леандр в смущении щелкнул подтяжками и прочистил горло.

– Что ж, надеюсь, вы не станете об этом болтать, девочки. Не хватало только, чтобы в семействе Карлье разразился скандал, особенно сейчас, когда у них квартирует высокопоставленный офицер.

– Ты поэтому так тревожишься? – спросила Мари сестру. – Я и слова никому не скажу, можешь на меня положиться.

– Нет, меня пугают нацисты, – призналась девушка. – Кто знает, какую участь они готовят таким, как Жюльен… Они ведь их преследуют у себя в Германии!

Страхи Аурелия, однако, поутихли, когда в феврале она смогла снова повидаться с молодым человеком. Леандр согласился дать в Париже представление для детей военнопленных, и она решила сопровождать отца, хотя раньше клялась, что ноги ее не будет в оккупированной столице. Новый облик города привел ее в уныние. На административных зданиях развевались знамена со свастикой, с улиц исчезли машины. Куда ни глянь, повсюду были немецкие солдаты: расхаживали, как туристы, по проспектам и паркам или сидели за столиками кафе, поглядывая на красивых девушек, которых не стесняясь пытались остановить. На второй день, когда у Леандра были запланированы встречи, о которых он ничего не пожелал ей рассказать, Аурелия, воспользовавшись случаем, встретилась с Жюльеном. За стаканчиком воды с клубничным сиропом она выяснила, что молодой человек проводит много времени в Латинском квартале, где в полуподвальных забегаловках собиралась весьма беспокойная молодежь, слушавшая американский джаз, запрещенный нацистами. Эти беззаботные студенты, которых, как пояснил Жюльен, прозвали «зазу»[38], были против всех – против Петена, против Лондона, против Гитлера. Бунтуя против любой власти, они одевались и причесывались наперекор тому, что провозглашало правительство Виши: парни носили широкие брюки и приталенные пиджаки, отпуская волосы до плеч, что придавало им небрежный вид, а девушки ярко красились и зачесывали волосы в высокий кок надо лбом.

Аурелия чувствовала себя совершенно чужой среди этой молодежи, которой двигало прежде всего желание наслаждаться жизнью, но Жюльен, похоже, был счастлив, и она порадовалась тому, что у него все хорошо.

Зато ее постигло глубокое разочарование, когда накануне отъезда их с отцом пригласили на ужин родители Мадлен. Те уже не скрывали своих симпатий к нацистскому режиму: среди гостей, сидящих за столом, уставленным фуа-гра и другими деликатесами, которые продавались только на черном рынке, был немецкий капитан. Сжав кулаки, Аурелия еле сдержалась, чтобы не плюнуть на начищенные сапоги офицера, когда тот вознамерился поцеловать ей ручку. Но хуже всего была Франсуаза, мать Мадлен, которая не переставала твердить его имя – Людвиг – невыносимым тоном первой ученицы в классе.

Поскольку хозяева представили Леандра как величайшего шансонье страны, капитан спросил его:

– А вы не думаете выступить в кабаре Сюзи Солидор? Она всегда очень тепло нас принимает, и нам очень нравится ее исполнение «Lili Marleen»[39] на вашем языке.

Раздраженная тем, какой оборот принимает вечер, Аурелия услышала неопределенный ответ отца – дескать, будучи мэром коммуны, он лишь изредка приезжает в Париж. Когда подали кофе, она взяла Мадлен за руку и отвела ее в сторону. Она больше не могла видеть, как мужчины беседуют, попыхивая толстыми сигарами, словно все происходящее было в порядке вещей. Она не осуждала отца – у него не было выбора, – но ей самой необходимо было отвлечься. Оказавшись в старой спальне подруги, она самым естественным тоном и с заговорщицкой улыбкой спросила:

– Ну что, ты счастлива со своим мужем? Рассказывай!

Девушки не виделись уже десять месяцев, и за это время Мадлен успела сочетаться законным браком с тем дальним родственником, о котором они говорили в прошлую встречу в «Ритце».

– Да, Пьер-Ив потрясающий… Ох! Я вообще-то не должна сейчас тебе об этом говорить, но у нас будет ребенок, разве это не замечательно?

Аурелия постаралась воспринять эту новость с радостью.

– Это просто чудесно! – сказала она. – Я так рада за тебя. И когда собирается родиться малыш?

– Скорее всего, не раньше сентября. Пьер-Ив очень подружился с одним унтер-офицером, мы хотим попросить его стать крестным отцом.

– Серьезно? – поморщилась Аурелия.

– Да, он отличный парень. И холостой, заметь… Полагаю, ты больше не виделась со своим циркачом?

Аурелия подавила отвращение, поняв намек подруги, и предпочла соврать.

– Нет, – заявила она со вздохом, достойным величайших трагических актрис. – Понятия не имею, что с ним стало.

– Бедняжка, – изобразила сочувствие Мадлен. – Признайся себе, что этот парень был прохвостом, никаких сомнений. Папа не ошибся, эта война и правда пошла нам на пользу.

Аурелия сделала глубокий вдох, чтобы не влепить ей пощечину. Но все же, поскольку ее нервы были на пределе, не удержалась от ответной реплики:

– Неужели ты не способна смотреть на мир иначе, чем глазами своего отца?

Задетая за живое, Мадлен ответила немного резко:

– Я так и знала, что ты отреагируешь подобным образом! Только не говори мне, что ты защищаешь эту еврейскую шваль!

Не в силах скрыть презрение, Аурелия испепелила ее взглядом.

– Я не защищаю никого и ничего, Мадлен. И меньше всего – тех, кто убивает невинных.

После этих слов между ними воцарился такой холод, что ночью Аурелия, рыдая, приняла решение больше не писать Мадлен. Как же тяжело прощаться с детством!

* * *

Когда пришла весна, Антуан простился с Марселиной, поблагодарив ее за все, что она для него сделала. Он уезжал не очень далеко, но фермерша все же смахнула