Не измени себе - Алексей Першин

— Ладно, товарищ начальник, — прервал его Дроздов. — Мы тут с ним поколдуем.

Пускали станок на всех режимах — он действительно не хотел работать. Дроздов, засучив рукава, теперь разбирал станок по узлам, а у Григория опустились руки: сейчас он горько сожалел о том, что помогал создавать такой скверный станок. Дроздов по их долгому опыту общения знал: словами сейчас Григория ни в чем не убедишь, нужен — факт. Между тем сам он ни минуты не сомневался в добротности конструкции. Разобрав станок, Борис проверил, как подогнаны друг к другу плоскости, особенно в суппортной части. Старательно подтянул подшипник шпинделя. Другими словами, станок был тщательно осмотрен и проверен заново. Каких-либо отклонений от нормы Борис не заметил.

Оставалось поставить резец, заточенный по чертежу, разработанному на его родном заводе. Вот на этот резец и падало подозрение: не в нем ли все дело? Но подозрение, едва уловимое, как слабый писк комара.

Впрочем, к чему гадать? Сейчас все выяснится.

Борис включил станок, установил глубину резания, а дальше умный механизм должен все выполнять автоматически.

Но, увы, от того, что станок делал сейчас, до того, что он должен делать, было далеко, как от земли до неба. Вот резец приблизился к вращающейся детали и начал уверенно вгрызаться в металл. Прошла секунда-другая — и вдруг штанга держателя вздрогнула и стала мелко-мелко вибрировать. По цеху разнесся визг металла, режущий ухо и вызывающий оскомину во рту.

Как по команде, все, кто работал в цехе, повернули головы к москвичам. У некоторых на лицах появились иронические усмешки. Но и сочувственных взглядов Дроздов увидел не так уж мало: «Плохо, когда у человека не ладится, свой же он, рабочий человек».

— У-у, чертов бугай. Ревет, проклятый, на всю Украину.

Ненависть, бессильная ярость были сейчас в глазах у Гриши Зонова. Молодой инженер, увы, ничем не мог помочь своему учителю.

Потянулись нудные, изматывающие дни. Чего только не делали с упрямым станком, а он по-прежнему трясся, будто в лихорадке.

— Слушай, Григорий Григорич, — напустился в воскресенье Дроздов на своего коллегу. — Ты до каких пор будешь ворчать, как старая тетка?

Они гуляли по берегу реки. Была она неширокой, спокойной. Казалось, спокойствие ее охраняли вербы, стройной шеренгой выстроившиеся по обоим берегам.

— А что мне прикажете делать?

— Руководить, подсказывать, действовать активно, а не истощать себя злостью.

— Хватит вам смеяться надо мной. Послали руководить желторотика опытным специалистом. Курам на смех…

— Эк его, в самокритику ударился. А я ведь вижу, что мозгам своим покоя не даешь. Так или не так?

— Ну и что из того? О резце думаю, а что в этом толку?

— И я о резце. Надо изменить геометрию его заточки.

— Но черт подери! Ведь все резцы заточены по чертежу, с учетом марки металла и всех других требований.

— Я лично, дорогой мой Гриша, в этих расчетах не участвовал и ответственности за это нести не могу, — съязвил Дроздов.

Зонов раздраженно отмахнулся.

— Да дело в губошлепах наших.

— Но позволь! Ты же сам участвовал в создании станка.

— А я не губошлеп, что ли?

Они рассмеялись. И с этого момента оба повеселели, у них появилась уверенность, что с дроблением они непременно справятся. Впрочем, у Дроздова эта уверенность имела конкретные основания: он уже теоретически рассчитал новую геометрию резца, и ему хотелось, чтобы Григорий проделал этот путь самостоятельно.

Вообще поездка вызвала у Бориса глубокие раздумья. Не имея формально законченного высшего образования, по общему уровню профессиональной подготовки он, слесарь-наладчик, фактически обгонял Зонова. Да это и понятно: прочесть столько же, сколько прочел за свою жизнь он, Дроздов, Григорию просто не под силу, даже если бы он и захотел этого: тут и разница лет имела значение, да и склад характера. Если большую часть вечеров Борис тратил на книги и лекции, доставлявшие ему истинное удовольствие, то Гриша, весельчак, балагур и любимец девичьего сословия, тратил свое свободное время на более веселые занятия.

И вот именно здесь, работая бок о бок со своим бывшим учеником, Дроздов понял, что не так-то просто будет ему теперь общаться вот с такого рода специалистами, для которых диплом — всего лишь «поплавок». Понимать, что знаешь намного больше инженера, и оставаться у него в подчинении, мириться с его неосведомленностью он уже больше не сможет. Это противоестественно.

Одно дело — сейчас: Борис чувствует к инженеру Зонову снисходительность, и это было вполне понятно — Гришук, можно сказать, вырос на его руках. Но другому он не спустит.

Как-то сам собой выкристаллизовался вывод. Теперь без высшего образования ему уже нельзя. Ставить всех на место, как он поставил неведомого ему Сергея Сергеевича, вряд ли возможно.

Но разве путь в высшую школу ему закрыт? Словом, следует крепко подумать, когда он возвратится в Москву…

А поединок со станком между тем продолжался. Увы, конструктивного решения от Зонова Борис так и не дождался, пришлось посвящать его в свою задумку. У всякого резца работала верхняя режущая кромка, а нижняя стачивалась под углом. Сопротивление материала во время работы отжимало резец вниз, между тем как резцедержатель стремился возвратить резец в прежнее его положение. Это и вызывало непрерывную вибрацию.

Нарушая общепринятую теорию, Дроздов уменьшил нижний угол, чтобы низ резца при отжиме упирался в металл детали. По расчетам это и должно погасить вибрацию.

— Ты понял, в чем тут закавыка?

— Н-да. — Григорий рывком взъерошил себе волосы, — Понять-то я понял, но того в толк взять не могу: как можно так вот, в голове, поправить теорию резца, не зная этой теории?

— А ты уверен, что она мне неизвестна?

— Неужто раскусили?

— Много будешь знать, инженер, быстро состаришься.

…В понедельник резец новой конструкции был готов.

Попробовали. Глубину резания установили в один миллиметр.

Станок с задачей справился отлично.

— Борис Андреевич, по-моему, первый проход нужно делать при глубине резания в два миллиметра, а при чистовом — в один, — предложил Григорий.

Борис улыбнулся — все-таки загорелся человек.

Попробовал чистовой вариант Зонова. Хорошие получились результаты.

Теперь уже все радовались за москвичей. Хотя нашлись и скептики: пробовали с опаской, с недоверием.

— Уедете, и все начнется сначала.

Но их обрывали: не за границей люди живут, до Москвы и суток езды нет.

— А если на три миллиметра попробовать?

На вопрос Зонов ответил вопросом:

— А если я на ваши плечи сразу взвалю полтора центнера?

— Да шо ж воно таке? Чи я, коняга якась? — под смех станочников удивился спрашивавший.

— А станок, выходит, слон?

Согласились с доводом: всему есть предел.

Пришлось затратить еще день, чтобы заточить резцы впрок…

По пути в Москву Зонов все больше молчал. Да и что ему было говорить, если к ненормальному станку опытный наладчик придумал ненормальный резец. Наладчик, а не он, инженер…

На этом они расстались.

Вступительные экзамены Борис сдал легко, и профессор Резников пригласил его к себе, объявил ему приказ ректора (Дроздов допускался к экзаменам экстерната), вручил зачетную книжку и целую кипу брошюр с программамм по разным предметам. Технические вузы экстерната не имели, и Дроздов осенью 1948 года оказался на экономическом факультете.

— Итак, с богом, как говаривали в старину. Вам, разумеется, известно, что вы вольны сдавать зачеты и экзамены, когда сочтете себя достаточно подготовленным по тому или другому предмету?

Дроздов лишь кивнул в ответ — от волнения у него пресекся голос.

Зачеты Борис сдал успешно. И вот наконец настала очередь экзаменов.

Январский день был яркий, морозный. И мороз-то — не больше десяти-двенадцати градусов, для Москвы самый желанный. Кристаллики инея светились всеми цветами радуги. Под ногами звонко и бодро поскрипывал снег. От остановки троллейбуса до института Борис шел не торопясь, с наслаждением вдыхая морозный воздух, пахнущий ванилью. Запах этот Борису правился, поднимал настроение, рождал уверенность, что экзамен не так уж страшен, как ему казалось все эти дни. Тем более контрольная работа принята без замечаний и зачет сдан. Да к тому же и одну из логических задач на зачете он решил, видимо, каким-то неожиданным для ассистента способом. Тот торопливо переписал ее в свою толстую общую тетрадь, потом отошел к другому столу, показал записанное молодой женщине и наконец куда-то вышел из комнаты. А Дроздов ждал, не понимая, что все это значит?

Минут через десять к Борису подошла та самая женщина, зябко кутавшаяся в огромный пуховый платок.