Не измени себе - Алексей Першин

— Ох!.. Спал, Арефьич! Как убитый спал, — и смущенно попятился. — Входи.

— Некогда. Держи вот.

— А что тут?

— Держи! Жена прислала.

— Да вы что это? На немецкий манер, со своим харчем?

— Это ты набрался немецкого духа. А мы живем по-православному.

Через полчаса раздался звонок в дверь. Приехал Вальцов в генеральской форме. «Для эффекту», — как заявил он сам.

— Ах ты, чертов курилка! — загремел Вальцов еще с порога. — А ну дай облобызаю, гегемон от станкостроения.

После приветствий генеральские руки быстро заработали, выбрасывая из солдатского «сидора» всякие припасы, а из портфеля выставляя бутылки.

— О-го-го! Это ж на роту, ваше превосходительство!

По-соседски заглянула Люба, предложила помочь и с ходу угодила в широко распахнутые руки Вальцова.

— Ну, брат мой! Если тебя опекают такие симпатичные молодочки, зачем тебе жениться?

Люба, не узнав Вальцова, юлою выкрутилась из его крепких рук, смущенно выскочила из квартиры. Дверь за ней с шумом захлопнулась.

— Да, брат, эта будет любить тебя до гробовой доски, — вдруг изрек Иван Федосеевич далеко не шутливым голосом.

Борис опешил.

— Ну, генерал, от твоих откровений немудрено инфаркт получить. У нее, кстати, уже второй муж.

— Да хотя бы и десятый! А за тебя на плаху пойдет, в огне сгорит и за счастье посчитает.

Борис смутился и, чтобы перевести разговор на другое, заговорил о первом, что пришло в голову и что в общем-то задевало его — о припасах к вечеру.

— С твоими деньжищами налет можно делать лишь на рынок, — спокойно отпарировал Иван Федосеевич. — Так что помалкивай и слушайся старших.

Вальцов сильно изменился. Еще больше раздался в плечах, да и живот у него теперь порядочный, но он ему, кажется, не мешал двигаться. Волосы сплошь седые, однако не поредели, седина даже молодила Вальцова.

— О тебе, думаю, знаю все. О себе рассказывать долго. Давай лучше хоромы свои показывай, — заявил Вальцов.

Заниматься осмотром квартиры долго не пришлось… Раздался звонок. Борис заспешил к двери, но Иван Федосеевич его остановил.

— Борис, я сам. Без твоего разрешения я пригласил моего давнего друга, с которым связаны лучшие годы моей жизни. Потом подробно доложу обо всем. А пока не удивляйся. Не падай в обморок.

Раздался новый звонок.

— Ты меня пугаешь, генерал?

— Ага. Пугаю. Итак, держись!

Борис едва не вскрикнул. Навстречу ему шагнула… Софья Галактионовна.

— Входите… Пожалуйста, входите, — едва вымолвил он.

Вальцов шагнул к Софье Галактионовне, взял ее под руку.

— Познакомься, Борис. Давний мой друг. Пухова — Турищева Софья Галактионовна.

Борис молча пожал ее горячую узкую ладонь. Проводил в комнату. Кое-как справился со своим волнением. Молча уставился на Вальцова.

— Подробности в письменном виде. Ну, не теряйся, хозяин.

Сердце у Бориса бешено заколотилось, когда раздался новый звонок. Ему вдруг померещилось, что и Женя пришла, но прячется за дверью. Не утерпел, выглянул на лестничную площадку, после того как впустил Кирилловых. Площадка оказалась пустой.

Все это, видимо, не укрылось от глаз Софьи Галактионовны. Она стала внимательно наблюдать за Борисом. И, как ему показалось, разволновалась тоже.

Вскоре пришли последние из приглашенных — Разумнов с женой, худенькой, подвижной и веселой. Ее с давних времен из-за роста и моложавости звали Аллочкой Петровной.

— Батюшки мои! Кого я вижу! — вскричал Иван Федосеевич. — Аллочка, милушка моя! Вот уж кого жду — не дождусь. Ух, и спляшем мы севодни, а? Держись пол-потолок дроздовский!

И так лихо прозвучало это приветствие, так живо он подкатился к Аллочке Петровне, что все заулыбались, послышались шутки. Разумнов разыграл обиженного мужа — в общем, встретились давно знакомые люди. Борис воспользовался моментом, юркнул в ванную комнату и сунул голову под струю холодной воды. Высушил волосы полотенцем, быстро причесался и вышел в тот момент, когда жена Разумнова ласковым голосом приглашала всех рассаживаться. Заговорщицки подмигнув хозяину, она указала Борису на место во главе стола.

Усевшись, он хотел было поднять бокал за добрых друзей, его не забывающих, но дружный протест заставил его замолчать.

Стол повел Константин Арефьевич. Добрая чарка ушла на то, чтобы обрызгать по старинному обычаю углы жилища, чтобы хозяину хорошо и весело жилось в нем. Так ли, нет ли поступали в древности, никто в точности не знал, но всем поправилось действие самозваного хозяина стола. Гости оживились, беседа становилась все более шумной, пир в честь нового жилья Бориса Дроздова набирал силу, и кто-то, как всегда в таких случаях водится, заговорил о хозяйке, без которой дом — сирота.

Пить Борис не любил, но если того требовала обстановка, поддерживал компанию, невзирая на головную боль, которая ждала его наутро. А тут ему захотелось напиться, чтобы заглушить тоску, но, увы, он не хмелел. Он то и дело вскидывал глаза на Софью Галактионовну. Ведь больше семнадцати лет прошло, а Женю он не мог забыть и сейчас видел перед собой не Софью Галактионовну, а ее, Женю. Борису очень хотелось поговорить о Жене. Но уместно ли? Хмель не давал ему желаемой раскованности. Борис знал, что семейная жизнь у Жени не сложилась, однако она не сделала попытки уйти от Сашки Михеева. Нет, и тут она оказалась верной себе, захотела, чтобы у дочери был отец, баловала ее едва ли не так же, как Екатерина Михайловна своего Сашуню. И результата добилась примерно такого же, как свекровь: девчонка выросла дерзкой, своевольной и, уж что совсем казалось невероятным, любила отца больше матери. Что произошло между матерью и Ниной, Борис не знал.

Жалел ли он Женю? Пожалуй, да. Но чувство это было далеко не однозначным. Что греха таить, иногда вкрадывалось и злорадство. Но все же чаще приходила мысль, что во всем произошедшем тогда между ним с Женей есть и его вина.

Борис задумался и не заметил, как остался за столом один. Вальцов, оживленно жестикулируя, танцевал с Софьей Галактионовной, танцевали и говорили о чем-то и другие. Ему стало совсем тоскливо. Он, придвинув к себе бутылку, хотел было налить еще водки, но вдруг словно со стороны увидел себя — стало противно и стыдно.

«Ну, чего раскис?!»

С досадой отодвинул от себя бутылку.

В ванной он опять сунул голову под холодный душ и чуть успокоился, возвратился в комнату, уселся на диван поближе к балкону. И тотчас услышал голос Софьи Галактионовны, разговаривающей на балконе с Вальцовым.

— Мне так жаль их обоих. Какая-то злая ирония судьбы — развести этих любящих друг друга людей.

Отвечал Вальцов:

— Столько лет прошло! Мы с вами и то вон как изменились…

— Да при чем здесь мы? Вечно вы сворачиваете разговор, Иван Федосеич, не в ту сторону… Вы присмотритесь к нему, на нем же лица нет, таращит на меня глаза да водку пьет. Случайно, скажете?

— А разве подвластны разуму чувства человеческие? Очень здесь зыбко… Легче все порвать. Хотя бы наш Дроздов — до сих пор влюблен, как мальчик, — против случившегося-то что предпримешь? Она, Женя, — мать. Так ведь?..

— Так, Иван Федосеич, так. Но не все же слову рассудка подвластно…

Вальцов и Софья Галактионовна надолго замолчали. Дроздов сидел ни жив ни мертв; он и уйти не мог, и слушать разговор было нестерпимо стыдно.

— Может, образуется? — послышался наконец голос Вальцова.

— Кто на это ответит, Иван Федосеич? Но бог мой! Как бы я хотела! У меня самой не было личного счастья… Как бы я хотела, чтобы хоть Женечка оказалась счастливей меня.

Они вышли с балкона, не заметив сидевшего за дверью Бориса.

Проводив глазами Вальцова и Софью Галактионовну, Борис некоторое время бездумно наблюдал, как они легко и ловко кружатся в вальсе, и вдруг его озарила внезапная мысль:

«А ведь они любят друг друга! Честное слово, любят! Вон как смотрит на нее Иван Федосеич… Да и она на него…»

Глава вторая

Шагают по дорогам товарищи

Положение Павла Зыкова на заводе за последние годы стало еще более прочным. Как специалиста высокой квалификации, его, разумеется, на фронт не призвали. Завод эвакуировали в Ташкент. На уплотнение они попали в славный гостеприимный просторный дом старого узбекского врача Ташбулата Фаридова, проживавшего в нем с женой и своими малолетними внуками. Их дом — в старом городе — был уже ветхий, слова не стоил доброго, но поражал своими размерами и богатством сада. Виноград, абрикосы, персики, гранаты, не говоря уже о яблоках, грушах, вишне, черешне; и здесь же айва, инжир, алыча, какие-то необычной формы сливы. А границей усадьбы служили тутовые деревья, урожай с которых собрать было практически невозможно — ягоды созревали и осыпались на землю.