Не измени себе - Алексей Першин

— Наверное. — Разумнов пожал плечами. — Не ради же аплодисментов народ созвали.

Борис вздохнул. Бедный Гриша! Ведь он не уйдет, прождет его до утра. Нашел он Григория вскоре после возвращения из Челябинска в сорок втором. Подобрал подростка у деревни Черемушки полузамерзшим, когда ездил навестить тяжело заболевшего Сережку Кириллова; там же, в поле, оттирал снегом, нес на руках, пока не остановил какой-то грузовик. Попросил шофера подбросить хотя бы до ближайшей станции метро, а тот, узнав о случившемся, довез их до заводского общежития и даже кусок хлеба незаметно сунул в карман Бориса. И ожил Гриша Зонов, окреп. Борис устроил его на завод, взял учеником. Теперь у Григория разряд. Хороший малый, упорный. С ним хорошо работалось…

Как ни странно, фамилию Дроздова назвали очень скоро. Борис на всякий случай помедлил: вдруг однофамильца вызывают?

— Ты что, оглох? — подтолкнул его Разумнов.

Борис вскочил и заспешил к Калинину.

— Пожалуйста, не жмите сильно руку Михаилу Ивановичу, — услышал Борис тихий голос помощника Калинина.

Мгновенно вспомнились слова Константина Арефьевича: действительно, не сорок первый год — вон сколько народу ожидает наград. Борис улыбнулся и пожал обеими руками, мягко и долго. Мелькнуло и на долю секунды: какой же он, Михаил Иванович, домашний и усталый, но старается держаться бодро. Как в тумане слышал тихое приветствие Калинина, и сам, тоже вполголоса, вдруг сказал:

— До последней минуты не верил, что все-таки мне этот орден.

— Почему? — заинтересовался Калинин.

— Фронтовикам — это понятно, а мы не на фронте.

— А вот я… — Калинин заглянул в орденскую книжку. — Я вот, Борис Андреевич, уверен, что вы еще не раз придете сюда получать награды.

— Вы думаете? — изумленно спросил Борис.

— Убежден в этом, товарищ Дроздов. Вы еще молоды!

— Ты чего нашептывал Калинину? — Голос у Арефьевича был уже добродушный.

Борису не хотелось повторять разговор, словно он оберегал их общую с Калининым маленькую тайну.

— Уговор с Михаилом Иванычем, только в мемуарах обнародую.

— Фу-ты, ну-ты! — Разумнов на этот раз окинул Бориса веселым взглядом.

А через какое-то время Борис вдруг услышал фамилию — Головастов. Сходилось и имя, отчество.

«Неужели он? — обрадовался Борис и, привстав, стал вглядываться в лицо седого высокого полковника с рваным шрамом через всю левую щеку. На его кителе — два ряда наград. — Нет, не он».

И вдруг с удивлением увидел, что полковник направляется в его сторону, сел на свободное кресло сзади.

— Поздравляю, Борис Андреевич! — раздался шепот.

— Виктор Семеныч?! А я верил и не верил, что это вы!

На них зашикали. Но руки их уже сплелись в нетерпеливом приветствии. Арефьевич предложил полковнику поменяться местами.

— Глазам своим не хотел верить — Борьке Дроздову, моему доброму старому помощнику, вручают орден Ленина! Молодец, Дроздов! Так держать!

Склонив головы друг к другу, стали шепотом рассказывать о себе.

— Не приходилось слышать об октябрьской операции сорок первого года? — спросил Бориса Виктор Семенович.

— Как же! Как же! У задней стены нашего завода ваши люди расстреляли диверсанта. Он, сволочь, красными ракетами подавал сигналы фашистским самолетам. Наводил на завод. И навел бы, гад, если б его не схватили.

— Я тоже участвовал, командовал взводом. Получил ранение, а потом и первую свою награду. Руководил тогда операцией сам командующий Московским округом. Генерал Артемьев. Так что приказ товарища Сталина от девятнадцатого октября чекисты с честью выполнили. Да, вот еще что, — вспомнил Головастов. — Тебе должно быть интересно. Помнишь Романа Пухова? Фашистским агентом обернулся.

— Так этого и следовало от него ожидать. Помните — он еще сестру пытался уговорить переправиться за границу.

— И все-таки был поражен, когда узнал Пухова. Докатиться до шпиона! Я его часа четыре преследовал с одним бойцом. Погиб он от вражины. А какой парень был! И его посмертно наградили. Романа на месте не стали расстреливать, он потом много порассказал.

Сдержанный их говорок кому-то помешал. Впереди сидящий обернулся и укоризненно взглянул на Бориса. Пришлось опять перейти на шепот: умолкнуть оба были не в силах — когда-то еще доведется свидеться — война же! А рассказ Головастова становился все увлекательней…

В начале сорок второго Виктор Семенович был переправлен через линию фронта в партизанский отряд. Воевал в Брянских лесах, а потом на Украине. Орден Красного Знамени — это его пятая награда. Только что вышел из госпиталя после тяжелого ранения. Он написал на клочке бумаги свой телефон.

— Все воюют, только я вкалывай на заводе, — с завистью сказал Борис.

Виктор Семенович накрыл ладонью его руку, крепко сжал.

— У каждого человека свой путь. И идти по нему — до конца дней. Это закон жизни, Борис. Не будь у нас в тылу таких, как ты, — не погнали бы мы фашиста с родной земля. — И попросил строгим голосом: — Не говори больше неуважительно о тех, кто работает в тылу.

Борис смешался. Второй раз за день упрекали его в неискренности… И не заметил, как пролетели два с половиной часа. Михаил Иванович Калинин, с поклоном, как это делалось исстари на Руси, пригласил кавалеров всех орденов пожаловать на торжественный концерт, организованный Верховным Советом в честь награжденных. Только после этих слов Борис вспомнил о времени. А оно было уже позднее.

— Я опять с прежним вопросом, — обратился он к Разумнову. — Ей-богу, Константин Арефьич, не красуюсь я, не кокетничаю, Гриша Зонов без моей операции не сможет закончить свою. А не сдадим коробки скоростей — станки не смонтируют. Программу зарежем без ножа. Как быть?

Разумнов на этот раз уже не в силах был спорить… Мысленно чертыхнувшись, он с досадой махнул на Бориса рукой: поступай, как знаешь. Дроздов, воспользовавшись этим, пошел к выходу, а Разумнов вместе со всеми — на концерт.

Шел и мучился. Не давали покоя слова Бориса: «Программу зарежем без ножа». И все же у него не укладывалось в голове, как может человек не воспользоваться единственным, может быть за всю жизнь, вечером отдыха, который устраивает не заводской местком, а Кремль.

Лучшие артисты страны! Никогда не приходилось слышать и видеть их Разумнову всех вместе. Вдруг его обдало жаром: пропуска-то у Дроздова нет. Приехали сюда в машине вместе, и в машине, вместе, должны были уехать, с одним пропуском. Как же теперь он — по ночной Москве?..

А Дроздов тем временем шагал по середине улицы, не таясь и не прячась от патрулей.

Движение на улицах замерло, ни одного огонька вокруг. Полное затемнение.

А вот тишины даже в это время в Москве не было. Где-то коротко, но часто тонким голосом жаловался паровоз. Женщина звала какого-то Семена: «Да иди ж ты, иди, черт непутевый!» Прошуршала легковушка в переулок, и вдруг впереди послышалось громыхание трамвая. Но этих звуков водителю трамвая казалось мало: он еще названивал, кого-то предостерегая. Вагон выполз из переулка. Впереди трамвая шагала женщина в ватнике, несмотря на лето, и синим фонарем освещала путь впереди себя. Вагон и две площадки, нагруженные мешками, пересекли улицу. Женщина с синим фонарем вскочила на подножку, и трамвай прибавил скорость.

«Снабженцы, — отметил про себя Борис. — Значит, быть завтра в этом районе хлебу».

Постоял, посмотрел вслед грузовому трамваю и припустился бегом: перед глазами вдруг отчетливо возник, тоскливо теперь поджидавший его, Гриша Зонов.

— Стой! Ни с места! — властно приказали ему с тротуара.

— Стою. И не шевелюсь.

Подошли двое с автоматами на груди. На мгновенье его ослепил луч электрического фонарика, — Веселый человек — прямо серединой прет.

— Ваши документы. Предъявите пропуск.

Борис развел руками: нет пропуска. И рассмеялся. Что поделаешь, нет его.

— Я же говорю… весельчак!

— Так вот и ходите по Москве без пропуска?

— Да поймите вы, ребята, только что из Кремля я. А топаю на завод. Программа горит.

— Из Кремля?! — взвился первый голос, теперь он был не насмешливым, теперь он зазвенел возмущением. — Лично от товарища Сталина?

— Нет. От товарища Калинина. Да вы послушайте сначала!..

— Нечего слушать… А ну-ка…

— Помолчи, Гребнев! — приказал второй голос. И мягче к Дроздову: — Слушаем, товарищ. Говорите.

— Только что получил орден Ленина.

— Орден Ленина!!!

Два голоса, один возмущенный, другой больше изумленный, чем недоверчивый, слились воедино. Судя по голосам, патрульные были еще молоды.

— Постойте. А орденская книжка может служить пропуском? Ее ведь сегодняшним числом выдали. И сам Калинин подписал.