Не измени себе - Алексей Першин

Их подхватили и втянули в кузов. Дениса пристроили у кабины, его опять тошнило.

— Контузило парня, видишь, как мается, — сказал пожилой мужчина. — Где вы его подобрали? Мы искали его среди живых и среди убитых. Кто бы думал, что так получится. Рыли противотанковый ров, а тут вдруг — танки. Правда, еще ночью оружие выдали: военные подошли, прорвались из окружения. Но чтобы — бой, такого и не ожидали.

Мужчина замолчал, укрыл Чулкова мешковиной.

— А наш эшелон со станками разбомбило, — отозвался Борис. — Вот мы с товарищем на завод подались, да в этот ад кромешный попали. Как раз на взгорок вышли, за рвом. Тут и началось. Весь бой как на ладони…

— С холма, значит, все и видели?

— Говорю, как на ладони! И малец этот, — показал Борис на Чулкова, — немало покосил из своего пулемета.

— А старшой-то наш, от райкома, — вмешался третий, в теплом пальто с каракулем, — говорил, будто немцы взорвали Чулкова. А Чулков… вот он, живехонек! Хорошо бы сообщить ему.

— Захарычу руку осколком оторвало… — отозвался пожилой. — Половина наших, поди, полегли. Но все же не дали пройти аспидам.

В кузове возбужденно заговорили. Каждый переживал заново кромешный бой.

Наверняка слышал всех и Денис, судя по тому, как он улыбался и воинственно поднимал кулак. Но от резких толчков машины у него, видимо, усиливалась боль в голове. Он стонал и гладил рукой затылок.

— Досталось парню за сутки, — отозвался кто-то сочувственно за спиной у Бориса, — больно Сидоров-то о нем убивался. Говорит, не хотел брать в отряд, ему, поди, шестнадцать лет, не больше. Матери бы сообщить о нем…

— Не надо, не надо, — громким шепотом запротестовал Чулков. — Она же с ума…

— Ой, да на парне лица нет, — всполошился пожилой, — надо его в Пироговские клиники. Мимо поедем.

Все согласились. Борис полез Чулкову во внутренний карман за документами, но нашел лишь сложенную бумажку с телефоном какой-то Гали.

Стали приводить Дениса в чувство. Он очнулся.

— Слушай, Чулков, — спросил Борис, — кто тебе эта Галя, родственница?

Денис не ответил, опять потерял сознание. Дроздов переписал телефон в свою книжечку, а бумажку сунул назад в карман.

— Паршивая это штука — контузия, — посетовал кто-то в кузове. — Меня в финскую тоже так…

Борису и Вите Басову пора было сходить. Попрощались со случайными спутниками.

— Обязательно дозвонюсь до этой Гали, — сказал Борис. — Вдруг кто из близких? А то и знать не будут, что с ним. Если успею, сам проведаю. Ну… счастливо вам, ополченцы.

Забежать в Пироговскую клинику Борису не удалось. На следующий же день они отправились с Басовым в путь, догонять свой эшелон. Но до той самой Галины, телефон которой значился на клочке бумаги, Борис все-таки дозвонился. Рассказал ей, как храбро бился с фашистами ее друг Чулков. Красок не жалел, приврал малость, чтобы вызвать побольше эмоций у девушки, судя по голосу, еще молоденькой, — авось усилит внимание к Дениске, который действительно его заслуживал. У Галины узнал он адрес матери Чулкова и успел до отъезда написать ей короткое письмо.

…Вот так впервые столкнулся Борис с Денисом Чулковым.

Когда он возвратился в начале сорок второго в Москву, комендант общежития вручил Борису письмо из Новодольска… от матери Чулкова. Елизавета Митрофановна благодарила Бориса за сына, сообщила, что после Москвы Денис лежал в больнице в Новодольске, сейчас учится.

А через год уже Борис получил весточку и от самого Дениса. Денис к тому времени уже закончил военное училище, находившееся где-то на Волге, и теперь писал с фронта.

«Борис Андреевич, я не знаю, как вас благодарить за письмо моей матери. Вы успокоили ее и дали мне возможность оправдать свои поступки. А это было трудно сделать, ох как трудно. Я теперь сражаюсь на фронте и хочу, чтобы вы верили: буду бить фашистов еще злее.

До свиданья. Вдруг когда-нибудь и свидимся.

Ваш Денис».

И было еще несколько случаев, когда Денис самым неожиданным образом напоминал о себе. Особенно памятна Борису встреча с подполковником Виноградовым, как впоследствии выяснилось, тоже имевшая касательство к Чулкову.

О том, что его, Бориса Дроздова, наградили орденом Ленина, он услышал от Степановой Любы. Она его тогда едва не сбила с ног — так мчалась, чтобы первой объявить о награде.

— Тебе орден Ленина… Понимаешь? Орден Ленина… — вцепилась она в Бориса.

— Почему не Золотая Звезда? — отмахнулся было тогда он и пошел к верстаку.

— Да честное же слово!.. Сама слышала «Последние Известия». За выполнение правительственного задания с нашего завода многих наградили разными орденами, медалями, а тебе — орден Ленина…

Напильник выскользнул из рук Бориса. Он наклонился, чтобы его поднять, и задел плечом другие инструменты — они посыпались на пол. Люба стала помогать ему, потому что Борис просто ничего не видел. А потом он молча отобрал у Любы напильники и зачем-то начал рассовывать их по карманам.

Ты, может, ослышалась? Орден Ленина…

— Вот чудак! Арефьича наградили, Кириллова нашего тоже, директора… всех орденами Красного Знамени…

К Борису подходили, поздравляли, а он еще долго не мог выйти из оцепенения. Что ему говорили, что он говорил, кому отвечал и отвечал ли — ничего потом не мог вспомнить.

Сильные руки вдруг резко повернули его.

— Дайте и мне возможность помять ребрышки имениннику… Ну, Дроздов, поздравляю! — обнял Бориса Константин Арефьевич. — Не жуй рукав! Не сомневайся, заслужил. Делаешь много, а будешь делать еще больше. Собирайся на митинг. Там будешь благодарить. Только… ради бога… не меня.

…И вот настал тот радостный день, когда должны были вручать награды. А у Бориса, как назло, шли «бабки» (коробка скоростей), и от его «бабок» зависели операции у его ученика, Григория Зонова, а от коробок скоростей, собранных ими, — отправка готовых станков по спецзаказу.

— Может, потом как-нибудь? — расстроенно спросил он у Разумнова. — Вынь да положь «бабки» — конец месяца. Головы снимут. Вы же сами знаете…

Константин Арефьевич с любопытством всматривался в Дроздова. Может, притворяется? Ведь это черт знает что! Ему, видите ли, некогда получить орден Ленина!..

Но перед ним стоял искренне огорченный человек. Позже он, этот человек, раздраженным тоном заявит, что орден Ленина от него никуда не уйдет, если уж Указ Президиума Верховного Совета опубликован. А вот если по вине их завода на фронт не будут даны десять тысяч направляющих для реактивных снарядов «катюша», снимут голову не только с него, рядового наладчика станков, но и с заместителя директора товарища Разумнова. А чтобы этого не случилось, ему с Гришей Зоновым требуется не меньше тридцати часов времени с малым перекуром.

Но это будет потом. А пока Константин Арефьевич сверлил глазами Бориса.

«Да нет, чепуха лезет в голову, — отбросил наконец подозрения Разумнов. — Нет, это у него от души — вот в чем штука. У тебя на такое — кишка тонка, а ему — впору».

Обозлившись вдруг почему-то на себя, Константин Арефьевич стал сердито выговаривать Дроздову:

— Костюм выходной надеть и через полчаса быть у проходной. Ясно? Что мнешься? Нет костюма, так и скажи. Возьми у меня — одного с тобой калибра. Но чтобы без фокусов.

Борис сначала растерялся, потом удивился и наконец дал волю чувствам: он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Вот здесь-то он и позволил себе заявить, что орден Ленина от него никуда не уйдет. Но Константин Арефьевич не желал слушать возражений.

— Пропуска в Кремль заказаны, — закончил Разумнов в той же тональности. — Президиум Верховного Совета из-за одного Дроздова собирать не будут. Сейчас не сорок первый, а сорок третий. Работы у Михаила Ивановича по горло, что ни день, то ордена да Звезды.

Первый раз Константин Арефьевич с таким нескрываемым раздражением и обидой разговаривал с Дроздовым. Сердитым он бывал часто, и влетало от него Борису не раз, еще когда в кадровиках ходил. Но как бы его ни ругал Арефьевич, Борис чувствовал, что в нем, как любил выражаться Разумнов, он видит человека с большой буквы. Теперь же Борис уловил в этой брани какой-то странный, задевающий его оттенок, как будто он, Дроздов, переступал границу дозволенного и Арефьевич хотел поставить его на место. Он начал размышлять и анализировать, но понять ничего не смог и подчинился.

Когда в назначенное время принаряженный Борис ступил в Свердловский зал, он был заполнен до отказа.

— Неужели всем будут выдавать награды? — спросил он Константина Арефьевича.

— Наверное. — Разумнов пожал плечами. — Не ради же аплодисментов народ созвали.

Борис вздохнул. Бедный Гриша! Ведь он не уйдет, прождет его до утра. Нашел он Григория вскоре после возвращения из Челябинска в сорок втором. Подобрал подростка у деревни Черемушки полузамерзшим, когда ездил навестить тяжело заболевшего Сережку Кириллова; там же, в поле, оттирал снегом, нес на руках, пока не остановил какой-то грузовик. Попросил шофера подбросить хотя бы до ближайшей станции метро, а тот, узнав о случившемся, довез их до заводского общежития и даже кусок хлеба незаметно сунул в карман Бориса. И ожил Гриша Зонов, окреп. Борис устроил его на завод, взял учеником. Теперь у Григория разряд. Хороший малый, упорный. С ним хорошо работалось…