Имена мертвых - Людмила Белаш

— Я не знаю! ничего не знаю! — вырвалось у Марсель. — Лола, как ты не понимаешь?! Я не могла прийти в себя! Что же, мне сидеть тут молча взаперти, чтобы не сыграть никому на руку?! Я хочу увидеть своих! Я хочу жить!

— Я не говорю, чтобы ты никуда не ходила. Я просто хочу, чтобы ты как следует подумала. Пойми, каждый твой шаг может иметь серьезные последствия — как вчера.

— Я связана, — едва вспыхнув, вновь сникла Марсель, — по рукам и ногам. Я должна вернуться к ним в воскресенье. Где еще я могу узнать, что со мной будет? не в полицию же мне идти! с такими заявлениями меня прямо отправят в психушку…

— Но сидя здесь, ты вообще никак не определишься. Поэтому… да послушай меня!., поэтому я предлагаю слегка схитрить. Маленькая мистификация нам поможет легче подъехать к любому, кого ты выберешь. Это вполне в духе той чертовщины, какую ты излагала мне вчера, и плюс к тому — в наше время ничему не удивляются.

Далее Долорес объяснила свой план действий, в котором нашлось место каждому из присутствующих. Она ясно понимала, что ее могут сейчас подслушивать реаниматоры, но, пока все идет так, как они хотят, им не о чем беспокоиться.

Ее предложение — первое по-настоящему толковое за утро — было принято без особых поправок и даже с воодушевлением: как-никак дело сдвигалось с мертвой точки; побросав посуду в мойку, все стали собираться.

«Троупер» Ана-Мария не взяла, зато накрутила на левое запястье — вроде браслета — лаково блестящий черный волосяной шнур с увесистыми гранеными шариками на концах; нелегкое детство и опыт юности научили ее быть всегда настороже. На вопросительный взгляд Марсель она приложила палец к губам — Лоле ни слова.

— Ты и на танцы так ходишь? — с улыбкой шепнула Марсель.

— Бывает — смотря на какие танцы. Мало ли что…

При выходе из дома Долорес обратила внимание на часы Марсель — подарок агента. Немножечко не женские, массивные часы в угловатом корпусе — казалось бы, ничего особенного, электронные швейцарские часы, из тех, что выполняют команды на голос…

— Соль, эти часы — с микрофоном.

— А? да, а что…

— Ничего, девочка, но ты бы их от греха спрятала поглубже в карман. Я понимаю — подарок, но мне так и кажется, что нас тут четверо…

— Ты думаешь…

— Да, именно так я и думаю, и тебе об этом забывать не советую.

— Вот же вредная баба… — огорчился Клейн, который «вел» троицу с самого пробуждения, даже ел с ними в одно время. — Аник! они выходят; сейчас наша крошка снимет часы и сунет в карман — хорошо, если в свой. Вот — все, звук пропал…

— Ты пеленгуешь ее? — подошел Аник. — Ага, отлично… — Он нагнулся к селектору: — Шеф, они вышли из дома. Пеленг маркера четкий. Старшая заподозрила «клопа» в часах, велела убрать их от звука.

— Продолжайте следить, — спокойно отозвался профессор. — Телефоны на контроле? вы проверили?

— Все нормально.

Метка датчика Радио-3 задвигалась по план-схеме Мунхита на экране; началась телефонная война.

Утренние колебания отпустили Марсель, в ней окрепла решимость — спасибо Лоле! — теперь она была готова к любым потрясениям; она не одна, общая цель сплотила троицу в единый отряд. Сколько еще впереди неожиданностей? кто знает! но на улице, под ярким, солнечным, голубым небом преграды перестали казаться роковыми. Даже напоминание о реаниматорах (в виде восьмисот талеров с телефонной тумбочки и из кармана пальто Марсель) стало поводом для беспечной болтовни.

— Пообедаем в «Тройке», я угощаю, — Марсель шуршала веером купюр. — Расстегай и солянка с грибами!

— А где это — «Тройка»? — полюбопытствовала Ана-Мария.

— На улице Рождества, рядом с мостом Цезаря. Ты там не была? шикарный ресторан! вечером там играют на ложках и на балалайке — это вроде банджо…

— Я не бываю в тех местах. У вокзала сажусь на «девятый» трамвай — и до стадиона.

— Ну значит, Киркэнк ты знаешь — там на Лассара тоже есть одно местечко…

— Нет, я к реке хожу, в студенческий центр…

— А танцуешь — в Заречье? — Шариковый снаряд на руке Аны-Марии намекал на ее знакомство с нравами рыночного района в Монгуардене.

— Раньше иногда и там бывала. Но мне больше нравится Арсенал по выходным — он спокойней.

— А «гвардейцы» не достают? могут посчитать за гуннскую девчонку из «Азии» — они заводских и гастарбайтеров не любят…

— Ха! мне сначала сказали: «Ты, китаеза, катись отсюда»; ну, и я им кое-что сказала; я знаю, как с такими говорить — у себя в Сан-Фермине я тоже танцевала.

«Ана-Мария, не говори никому, чья ты дочь».

«Да, сеньор, она круглая сирота — и отец ее умер, и мать умерла, всех Господь прибрал. Вы уж запишите ее в вашу школу, сеньор. Да, деньги у нас есть, сеньор, мы будем платить — она умненькая, надо бы ей учиться грамоте и всяким наукам. Да, мы знаем, сеньор, ни к чему женщинам науки, святая правда, сеньор, это вы верно сказали, очень правильно — но вот хочется, чтобы она из школы пошла к причастию, в белом платье, с бантом и свечкой, то-то ее покойные родители порадуются!.. Спасибо вам, сеньор, большое вам спасибо, век будем за вас Бога молить. Иди, Ана-Мария, не бойся, мы будем навещать тебя».

«Не давай себя в обиду».

«А-а-а! сеньор учитель, она меня ударила-а-а! За что? ни за что! я сказала, что она кампа, дикая из сельвы…»

«А чего она дерется?! а укусит — вдруг она бешеная? Пусть не лезет!»

«Давай дружить, а? моя мама — кабокло, дед по матери — индеец, а отец — слесарь, в тюрьме сидит; у него отец был черный из Форталезы, а мама индуска. Если кто вякнет, что ты дикая — ты мне скажи, я капоэйру знаю, кого хошь изобью. А ты по-индейски драться умеешь? покажь, а я тебе тоже приемчики покажу. За что в тюрьме? а он из профсоюза, Левый, ему политику пришили. За меня профсоюз платит. А эти все — дерьмо, буржуйские детки. Знаешь, кто я? ньянгара, бунтовщик».

«Сеньор учитель! сеньор учитель! а Роке Гонсалвеш и Ана-Мария… в подсобке, я сам видел!»

«Это тяжкий грех, дети мои. Покайтесь чистосердечно».

«О пресвятая Дева Гваделупская! эти метисы зреют так рано, а индианки… и грудей-то нет, а уже разжигает их бес сладострастия. Сводите ее к гинекологу, пусть он даст заключение. В нашей школе не должно быть беременных».

«Жених и невеста! жених и невеста! Роке, она тебе кучу самбо нарожает! когда ваша свадьба? Эй, курчавенький, не вешай нос!»

«Нет, хвала Господу, все благополучно. Но мы напишем в лицей, чтобы девчонку держали на привязи — в ней бес сидит. Дитя природы! голова умная, а повадки самые лесные…»

«Ана-Мария! салют! как нашел? ха, Сан-Фермин большой, да и я не маленький… в институт готовишься? о, ты далеко пойдешь… а то давай прошвырнемся? „пепси“ выпьем, спляшем, по капачо схрумаем… Нет, я в мастерской, учеником, по стопам папаши. А он помер; написали — от камней в почках… знаем мы эти фокусы, камнями по почкам… ничего, припомню я им эти камешки. Ну что — пошли?»

«Эй, кампа! а твой Роке не придет. Замели его, вот почему. Мутил воду — и домутился. А со мной не хочешь?.. о! а! м-м-м… тв-варь, паскудина…»

«Что, схлопотал? а еще разок?»

«Топай, топай, обезьяна индейская! жди своего ньянгару!»

«Да пустяк, Ана, всего четыре шва и наложили. Пройдет; мы, Гонсалвеши — живучие. Слушай, у вас в лицее есть ксерокс? а можешь отшлепать одну бумаженцию? хорошо бы сотен пять… бумагу я найду».

«Кто у вас работает на копировальной машине? ах, доступ свободный… кругом экстремисты, коммунисты и партизаны, а в вашем лицее, сеньор библиотекарь, я вижу преступное легкомыслие. Наш эксперт установил, что эта макулатура печаталась на вашей машинке. Что?! вы это бросьте — „в полицейском управлении тоже есть…“ У нас дисциплина и порядок, а у вас публичный дом. Я вас не оскорбляю, я при исполнении. Заткнитесь! Не орите на меня!! Сержант, выкиньте эту вонючку! я тебе покажу „произвол“!., к черту понятых, без них обойдемся… Смотри, студенты-студенты, а какое подполье развели! вот где гадючье гнездо настоящее…»

«После смены правительства солдаты и рейнджеры в Чикуамане стали вести себя спокойней, нам предлагают встречу для переговоров, но стычки продолжаются — хочется верить, что случайные. Среди партизан вновь произошел раскол, немалая часть их сдала оружие на равнине, и теперь они организуют свою парламентскую партию; за ними охотятся в городах. Рейнджеры разбили еще три кокаиновые базы, у них большие потери от этого, и за их офицерами тоже охотятся. Сакко Оливейра, сын дона Антонио, опять послал своих людей против шонко, и они разорили две деревни; этот Сакко поклялся отыскать и убить всех, кто причастен к боевому движению алуче — вплоть до последнего колена, — и он держит свое слово. Как-то он прознал, что живо семя мученика Хуана Тойя; его люди наведывались, я знаю, в интернат Св. Каталины и расспрашивали о тебе; быть может, они добрались и до лицея в Сан-Фермине. Будь осторожна, этот враг беспощаден. У него достанет денег и людей для любой подлости. Подумай, не следует ли тебе перебраться в другую, более спокойную страну? Все наши желают тебе счастья. Храни тебя Господь. Твой падре Серафин».