Имена мертвых - Людмила Белаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Угрюмые лица чинов из республиканского центра, сопровождающих забугорного визитера, смягчаются.
Слава богу, все отыскалось. Можно не прятать глаза и не бубнить отговорки.
«Наше Общество памяти перешлет вам наградной лист Лайдемыра Тхора. Вы можете поместить его в музее».
Белая райкомовская «Нива» несется по дороге, рассекающей зеленые поля и уходящей за горизонт. Пологие низкие холмы чередуются с лесами, блестящие змейки рек извиваются в низинах.
Пространство углубилось, раздвинулось вширь, и нет ему ни конца, ни края. Не охватишь единым взглядом ни землю, простирающуюся вдаль, ни бездонное небо с чередой белых кучевых облаков. Ползет лениво огромное, высокой копной вздымающееся облако, а по окрестным безбрежным холмам так же неспешно крадется его великая тень. А далее вторая, третья… Огромно небо, но еще более обширна земля, что вмещает в себя всю жизнь насущную и отражение небес плывущее.
Вдохнешь густой, напоенный запахом трав, поющий воздух, а выдыхать и не хочется — так переполнится грудь твоя величием и неизбывной радостью. Так умиротворится душа твоя.
Клейн не заметил, как машина свернула с асфальтовой дороги и, кренясь, проскакав по буфам разбитой грунтовки, въехала в деревню.
Клейн сразу узнал этот порядок, хотя прошло столько лет. Здесь ничего не изменилось, словно время замерло и ждало его.
Он попросил остановить машину, вылез.
Он шел на слабеющих ногах, сдерживая щемящее чувство в груди, захватывающее сердце и подступающее комком к горлу.
«Вот моя деревня, вот мой дом родной…»
Кирпичный белый магазин с прохладным жерлом двери и с двумя каменными ступеньками. Когда-то они казались высокими, а сейчас вросли в землю.
Бревенчатые избы осели, потемнели, покосились, но так же красно горят цветы гераней за тюлевыми занавесками.
Не старый, но морщинистый мужик в кирзовых сапогах идет с ведром за водой. Колодец стоит все там же. Вместо сгнившего от времени сруба поставлено железобетонное кольцо. На ворот накручена цепь; окованное полосками металла ведро так же стоит на скамеечке.
Точно вчера это было.
Соседский мальчишка-пастушок, как же его звали… из озорства бросил ведро в колодец. Оно понеслось с гулким звуком, ударяясь о стены, ворот раскрутился, бешено замелькала в воздухе рукоятка — не остановишь, убьет! — барабан сорвало…
Пастушка высекли… а ворот чинил отец…
Ох и ругались тогда бабы! вся деревня без воды осталась!
Мужик поставил ведро на землю и с любопытством местного присматривался к приезжим.
Кто он такой? чей? когда родился?
Почти пятьдесят лет минуло.
Страна — победитель фашизма, страна — покоритель космоса, запустившая ракеты и луноход, мировая держава, а тут мужик идет с ведром за водой к колодцу…
Клейн окинул деревню взглядом. Да, так и есть.
Деревня уменьшилась, многие дома исчезли; в порядке, где они были, появились плеши, пустыри.
Помойка. Куски кирпича, обрывки обоев и газет, жестянки, битые бутылки, над сорными кучами буйствуют длинные стебли жгучей и сочной крапивы да кое-где выступает из земли старая кладка печи — здесь был дом.
Здесь тоже. Ничего не сохранилось, кроме густо разросшихся кустов сирени, не цветущей и потому никому не нужной. А когда-то белоснежные и лиловые соцветия свешивались у палисадника, наполняя воздух тонким ароматом весны.
Дальше… дальше…
Ноги сами несли Клейна к заветному повороту, где одна дорога уходила в поле, а другая — в лес, черневший за околицей.
Дом, страшный, заброшенный, встретил его заколоченными ставнями и подпертой бревном дверью. Крыша сгнила и провалилась, стропила торчат голыми ребрами покойника, стены раздались, доски крыльца обветшали настолько, что сквозь щели растет полынь.
Сарай упал набок и лежал бесформенной грудой жердей, присыпанных пучками черной, вымытой дождями соломы. У стены, погрузившись до осей, стоял покрытый рыжей мукой ржавчины «Сталинец-60 ЧТЗ», упрямо набычив тупой лоб.
Вместо погреба — покрытая дерном глубокая яма, пристанище мусора и вырубленных яблонь.
Я вернулся.
Слезы туманят взор, горечь стягивает горло.
Я знал, что произошло. Каждый раз я видел родной дом во сне, видел, как он пустел, ветшал и разрушался, как проседала его крыша. Видел, как старела мать.
А однажды я увидел ее красивой и ласковой, в просторной светлой горнице, застеленной цветными лоскутными половиками. И такой мир, такой покой, такая благодать была кругом, что я сразу понял — мама умерла.
«Не дождалась. Прости меня…»
«Бабушка Унай?.. каждое лето жила в деревне, а как ее не стало, так дом и забросили. Она у младшего жила, где-то в Подмосковье, как постарела, ей тяжело ездить было. Братья Тхор ее сыновья. Она все среднего, Лайдемыра, ждала. На старшего похоронка пришла, мол, убит, а на среднего — что пропал без вести. Она все твердила, что пропал — не убит, значит, живой он где-то, но приехать не может, а весточки во сне присылает. Они с нашей бабушкой все прошлое вспоминали. У нас и памятник сельсовет поставил тем, кто на войне погиб. Там и братья Тхор значатся».
Низенький, когда-то покрытый синей краской, а ныне облезлый заборчик огораживал тесное пространство земли, сплошь забитое молодыми побегами той же сирени с широкими лакированными листьями сердечком. Бетонная стела с перечнем имен над импровизированным надгробием с красной звездой и надписью: «Подвиг ваш бессмертен, имя ваше вечно!»
Стела, окрашенная бронзовкой «под золото», побурела, краска потрескалась, пошла пузырями, на гранях незащищенный бетон осыпался песком.
«Имя ваше вечно…»
Буквы размыты, иные и не прочтешь — элементы их исказились, перекладинки выпали.
У облупленной звезды лежал одинокий засохший букетик из полевых цветов, который положили сюда, играя, дети.
Памятник надо восстановить.
У чинов глаза лезут на лоб, но они молчат. Они бы с радостью растратили деньги на банкеты, но иностранец не отступает от своей затеи и деньги считать умеет.
«Из какого материала?»
«Из базальта».
«У нас нет такого камня!»
«А что у вас есть?»
«Может, из гранита… но это очень дорого… и вам придется ждать, пока завезут камень».
«У меня ограничено время пребывания, а я должен убедиться, что заказ выполнен».
С этим не поспоришь!..
«Тогда берите бригаду, скульптора — и быстро ставьте монумент из мрамора в деревне, а из того куска гранита, что готовили на „Слава труду“, пусть выдолбят… как его… ну, памятную доску на улице в районе. Два лица, как на медали, и имена».
Клейн лично следил за ходом работ и присутствовал на открытии.
Позже, когда страну захлестнула волна переименований, жители улицы Братьев Тхор собрались на сход и отказались от новой инициативы. Им нравился гранитный барельеф, который установил иностранец, они им гордились и не захотели возвращать улице исконное название — Скоморошенная.
Глава 4
Комиссар де Кордова с профессиональным любопытством изучал посетителя. Это свойственно всем сыщикам, особенно оперативникам — с первых минут знакомства искать в человеке слабые места, чтобы знать, как подступиться.
Но гость — высокий седовато-рыжий мужчина в ковбойской шляпе — неприступен, как скала. Комиссар отражается в плоских зеркальных стеклах его очков.
Визитная карточка гостя оформлена лаконично — Аксель Гефенейдер, приват-доцент Мюнсского университета, отдел этнографии. Хм, этнограф. Что ему нужно в полиции?
Языком приват-доцент владеет в совершенстве, словно родился и вырос в Маноа.
«Я весь внимание, сеньор Ге-фе-ней-дер. Чем могу быть полезен?»
«Я читал газеты. Там сообщается, что вы занимаетесь расследованиями по наркосиндикатам…»
«Да, но почему это заинтересовало ВАС? Вы вроде бы другого профиля…»
«…и, в частности, делами, связанными с именем полковника Оливейра».
«А вас-то это как касается?»
«Я собираюсь убить Антонио Оливейра, — мирно, но уверенно говорит гость, — и хочу просить вас о содействии».
В кабинете воцаряется молчание.
«Надеюсь, я не ослышался».
«Отнюдь нет».
«И вы не шутите».
«Боже сохрани. У меня серьезные намерения».
«Сеньор Гефенейдер, я — комиссар полиции. Мой Бог — закон. Вина должна быть доказана, наказание определяет суд».
«Будет вам, комиссар, — лицо приват-доцента остается бесстрастным, но в голосе слышны более чем скептические нотки. — Вам ли не знать, чем кончаются процессы против магнатов. Если бы все было по закону, в Маноа не действовали бы „эскадроны смерти“. Да и у них руки коротки».
Оскорбительные намеки о бессилии властей де Кордова пропускает мимо ушей.
«Вы предлагаете мне соучастие в убийстве. Весьма любезно с вашей стороны, сеньор. За намерение не судят, новы понимаете?»
