Тот момент - Линда Грин

— Боюсь, все не так просто, — качает головой папа.

— Сам говорил мне, что, когда нелегко, нужно просто больше стараться.

Лицо папы кривится так, будто я сильно отдавил ему ногу. Не собираюсь извиняться. Я бросаю письмо на стол и бегу наверх.

Добравшись до своей комнаты, беру книгу Алана Титчмарша о многолетниках и начинаю читать. Однако мне трудно сосредоточиться, и на двенадцатой странице я слышу, как сливают воду из ванны. Я не хочу сообщать маме, что прочитал письмо, или передавать наш разговор с папой, ей и так плохо, потому что она очень долго принимала ванну. Я моюсь два раза в неделю и лишь после напоминаний мамы. Сама она принимает душ каждый день, но иногда подолгу лежит в ванне, и, похоже, не ради чистоты. Думаю, мама так поступает, когда ей грустно, потому что потом от нее всегда пахнет маслами, которые она использует, чтобы сделать людей счастливыми. Только эффект недолгий, иначе ей не нужно было бы столько ванн.

Я просыпаюсь. Темно. На секунду я задаюсь вопросом, разбудил ли меня снова плач мамы, но стоит полная тишина. Через мгновение я понимаю, что проснулся, потому что меня тошнит. Хуже того, меня сейчас действительно вырвет. Сажусь в постели и каким-то образом нащупываю в темноте тапочки. Встаю и спешу в ванную, но не успеваю. Меня тошнит прямо у гостевой комнаты. Рвота все еще льется из моего рта, когда мама открывает дверь.

— Финн, милый, — ахает она и обнимает меня, хотя я весь грязный.

Я начинаю плакать. Ненавижу вкус рвоты. Противно, что она вообще выплеснулась из меня. А хуже всего — попала на волосы, хотя меня рвало вниз, а не наверх. Похоже, ей на гравитацию плевать.

— Идем, вымоем тебя, — воркует мама. Ее голос теплый и нежный, окутывает меня, точно мягчайшее полотенце.

Она ведет меня в ванную, расстегивает мою пижаму и снимает ее. Кусочки рвоты едва не отваливаются, но она ловит их рукой. Не знаю, как мамы так умеют. Из меня никогда не выйдет мама. Если бы мой ребенок заболел, я бы с воплями убежал подальше. Берусь за мамины плечи, она снимает с меня пижамные штаны и бросает одежду в ванну.

Затем наливает немного воды в стакан и протягивает мне.

— Прополощи рот.

Сплевываю в раковину. Мама дает мне мою зубную щетку с уже выдавленной пастой. Старательно чищу зубы, сплевываю и повторяю, пока не избавляюсь от вкуса.

— Она в моих волосах, — говорю я, тихонько всхлипывая. — Я чувствую ее в волосах.

— Знаю, поэтому мы сейчас быстро примем душ, — отвечает мама. Почему «мы», ведь папы здесь нет. Насколько помню, он никогда не убирал за мной рвоту. Понятия не имею, что будет, если я заболею, когда буду жить с ним. Может, мне придется самому приводить себя в порядок.

Мама включает душ, выставляет нужную температуру, и я захожу в кабинку. Я сам принимаю душ с девяти лет, но мама не уходит, и я не возражаю. Она оставляет дверь немного приоткрытой, берет насадку для душа и сначала вымывает всю рвоту из моих волос. Затем вооружается бутылкой шампуня и начинает намыливать мне голову.

Приятно ощущать, как ее пальцы массируют кожу головы. Я закрываю глаза, отчасти чтобы не попал шампунь, а отчасти потому, что приятно не думать ни о чем другом. Мне кажется, я слышу, как она поет, пока меня моет, но, когда на секунду открываю глаза, вижу, что мама молчит, так что это, должно быть, просто воспоминание. Пусть и хорошее.

Я выхожу из душа, и она укутывает меня мягким полотенцем. Мне ничего не нужно делать; мама вытирает меня насухо, словно ожившая сушилка в бассейне.

— Ну вот, — говорит она. — Сейчас быстро включим фен, а затем уложим тебя спать.

Она ведет меня мимо лужи на лестничной площадке обратно в мою комнату. Вручает мне фен, пока сама достает чистую пижаму. Я натягиваю штаны, внезапно снова хочу спать; мама застегивает на мне верх и укрывает одеялом.

— Засыпай, — говорит она, садясь на край кровати и гладя меня по голове.

— Я не хочу жить с папой, — признаюсь я.

— Ты и не должен. Я этого не допущу.

— Ты втайне занималась кикбоксингом?

Мама слегка улыбается.

— Нет, но я справлюсь. У меня есть план, и все будет хорошо. Я тебя люблю.

Она целует меня в лоб, выключает свет и тихо закрывает за собой дверь. Я лежу, теплый, чистый и усталый, и слушаю, как мама тихонько плачет, пока чистит ковер на площадке. Интересно, что у нее за план? Надеюсь, он не связан с йогой.

До. 10. Каз

Когда на следующее утро я приезжаю в психиатрическое отделение, мне говорят, что Терри отправили в палату для буйных. Выходит, ему плохо. Каждый раз его поначалу кладут именно туда. Из такой палаты домой не выпустят. Надо сперва полежать в обычной, прежде чем вас выпишут.

Терри, судя по всему, тоже не спал. Он сидит в кресле рядом с кроватью и, похоже, за ночь постарел лет на десять. Я пытаюсь подбодрить его, но брат смотрит прямо сквозь меня.

— Привет, милый, — говорю я, кладя сумку на пол. — Я принесла тебе еще одежды, потому что вчера вечером похватала самое основное.

Терри смотрит на сумку, затем снова на меня.

— Я не могу найти свой фонарик.

— Знаю. Он у полиции.

— Я хочу его назад. Мне нужно продолжать искать крыс.

— Я принесу, когда они закончат, — обещаю я.

— Ты теперь работаешь на них? — спрашивает он.

Я вздыхаю. Знаю, брат не в себе, но общаться с ним непросто. Я подхожу к окну.

— По крайней мере, на этот раз вид у тебя лучше, — говорю я, глядя на квадратную клумбу внизу.

— Мне понравилось смотреть на автостоянку, — признается Терри.

У меня получается улыбнуться. Мальчик, который мог назвать марку практически любой машины, никогда не уставал на них