Безликий - Мирон Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вероника как всегда опаздывала, а я как всегда ее ждал. Одного мгновения было достаточно, чтобы вспомнить, как каждый день я подъезжал на машине к ее дому, глушил мотор и всматривался в извивающуюся тропинку, по которой она пойдет ко мне навстречу. Я привык и никогда не злился за ее непунктуальность, потому что знал: рано или поздно она откроет двери, бегло поздоровается, улыбнется и наполнит салон приятным мускатно-ванильным ароматом. И сам акт оживания был не менее приятным и наполненным осмысленным предвосхищением предстоящей встречи. Прошли годы, и ничего не изменилось: я ожидал, она опаздывала, и словно все возвращалось к тому, с чего начиналось. Я подумал тогда: «…мы всегда возвращаемся к тому, с чего начинали…» и на минуту жизнь показалась ясной и понятной, но потом я заметил, как из салона автобуса выходит Вероника. Мы сухо поздоровались, обменялись шаблонными фразами, и я заказал такси. Между нами не было чувства неловкости, которое свойственно людям, которые не виделись долгое время: складывалось ощущение, что только вчера я довез ее до дома и пожелал доброй ночи, а уже сегодня встречал на автовокзале в другом городе.
По пути к загородному дому я иногда о чем-то спрашивал Веронику, а она мне старательно отвечала. Когда она говорила, у меня с трудом получалось концентрироваться на ее словах; я всматривался в черты ее красивого и подвижного лица. Большую часть пути мы молчали; в ее привычку никогда не входило задавать вопросов, а я предпочел остаться немногословным – все-таки мне хотелось сохранить в себе частицу искренности, а слова почти всегда все портят. Спустя полчаса мы встретились с друзьями и радостные с наполненными бокалами, начали праздновать.
Мы держали друг друга на расстоянии, а если и говорили, то в окружении наших друзей. Ни я, ни Вероника не хотели оставаться наедине, что часто случается с людьми, выпившими и между которыми существовало некоторое общее прошлое: нам просто не о чем было с ней говорить; все, что возможно было сказать уже сказано, а о невысказанном лучше было бы молчать. В мире все бывает до банальности просто, как и понимание того, что молчание есть наивысшая форма искренности. То есть оставить человека в покое и не вторгаться в его мир – поступок смелый и требующий большого мужества. Такими были и мы: радостными, хмельными, словоохотливыми со всеми и молчаливыми друг с другом, но, главное, мы сохраняли дистанцию и верили в общее целомудрие.
Наступила глубокая ночь; ряды компании начали редеть: кто-то уезжал, другие, уединившись, беседовали о чем-то важном, третьи топили парную и с гоготом бросались в ледяной бассейн, четвертые уже покорно спали, и среди всей суматохи и хаотичного движения я и Вероника случайным образом оказались вдвоем на прохладной террасе дома. Она пила вино, я – виски; задумчиво курили в молчании. Вдалеке играла ритмичная музыка.
– Ты не заметила, что с возрастом мы начали черстветь? Мы словно теряем вкус к жизни. – Наконец сказал я. – Мы перестаем радоваться мелочам и забываем, что такое беззаботный смех. Неужели чем дальше, тем будет еще хуже?
Вероника игриво пожала плечами и ответила, что она не думает об этом.
– Я смеюсь, когда хочу; грущу, когда мне вздумается; плачу, когда надо и даже когда не надо; могу капризничать и отправлять весь мир ко всем чертям ежедневно, но всегда я счастлива. Ведь это так просто.
– Где-то я слышал, чтобы найти счастье нужно обойти весь мир и в конечном итоге обнаружить, что оно зарыто рядом с твоим домом.
– Ничего глупее я с роду не слышала. – Весело ответила Вероника. – Словно счастье – это то, чего нужно добиваться. Оно есть и этого достаточно, чтобы его почувствовать.
– Твоя философия жизни очень проста. – С упреком сказал я, чувствуя, что Вероника обманывает и меня и себя, чтобы показаться выше абстрактных рассуждений, к которым я так часто любил прибегать, когда не мог быть чувствительным.
– Куда мне до философии! – Посмеялась она. – Философия объясняет мир и его устройство, мне же достаточно просто его любить.
– Тебе очень повезло оказаться женщиной.
– Увы, я этого не выбирала, но, как видишь, не жалуюсь.
Я рассмеялся; мне было приятно с ней разговаривать так же беспечно, но в то же время осмысленно, как и несколько лет назад, когда мы еще что-то значили друг для друга.
– Все-таки ты еще такое дитя. Ты настоящий ребенок! Как тебе это удается? – Вскрикнул я.
– Не преувеличивай, я всего лишь хорошая актриса и ничего больше.
– Но где граница между тобой настоящей и твоей вымышленной героиней? – Спросил я.
– Границ нет, понимаешь?… и ты как всегда все слишком усложняешь.
– Ника, но как по-другому? Как иначе?
Вероника поставила бокал на стол и жестом руки приказала мне встать вместе с ней.
– Теперь подойди ко мне. – Сказала она; я, не понимая ее замысла, подошел.
В следующий момент, Вероника обхватила меня руками и поцеловала. Я почувствовал ее влажные и прохладные губы, на которых еще оставался вкус терпкого вина.
– Видишь, все может быть очень просто, – прошептала она и еще раз поцеловала меня, – а теперь мне пора уезжать. Сможешь заказать такси до автовокзала и посадить меня на автобус?
– Разве ты уже уезжаешь?
– Да; посмотри, веселье уже закончилось. Именинник поздравлен и одарен подарками. И мне неуютно ночевать в новых местах. Я посплю в дороге и с утра начну новый день.
Я отошел в сторону и начал судорожно искать в телефоне номер такси, стараясь осмыслить произошедшее, но на минуту остановился и поднял взгляд на звездное небо. «Зачем она это сделала? Зачем поцеловала меня? Разве это что-нибудь значит? Для меня, вероятно, да; для нее – всего лишь подтверждение ее слов и милая шалость, которую она может себе позволить, зная, что всегда найдет взаимность. Вот, я как-то жил, о чем-то думал, строил планы, и стоило одному человеку прикоснуться ко мне, как все изменилось».
Начинался утренний рассвет. Таксист медленно вез нас по пустынным улицам города Р., по радио начали читать рассказ Бунина «Солнечный удар».
– По-моему, самое удачное время для литературы. – Сказал я
