Безликий - Мирон Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впереди обтянутая в светлые, модные джинсы, держащая меня одним коготочком, торопилась Ли, с длинными, русыми волосами, которые развивались в разные стороны как скрученные струнки гитары. Упругие ножки, стройные формы, точеная спинка. Я знал, что если незаметно приподнять тонкую и легчайшую блузку, то увижу две приятные ложбинки внизу спинки. Из одной в другую до бесконечности можно было перекатывать маленький мячик. Да, мой взгляд был глупым, созерцающим.
Ли улыбалась. Хотя я не мог видеть ее губы и ровные, белые, опасные как у хищного зверька зубки, потому что плелся сзади, но ощущал улыбку в ее волосах, в каждом ее пружинистом шаге, в ее раскачивающихся бедрах…
– Давай, давай быстрее! – Читал по ее губам, когда она в очередной раз повернулась ко мне.
Вагон метро был забит людьми. Я тогда подумал, что вагоны очень интимное место. Притягиваю Ли к себе:
– Давай подождем другой состав. Не успеем же. – И уже тянулся к ней, прижимал к себе, забирался руками под хрупкую, но нежную ткань – в тепло, в такое женское, стройное.
Ли усмехнулась и полетела в вагон, а я как пленный тащился за ней, к чему спешка, милая?
Двери захлопнулись прямо у меня за спиной. Еще секунду назад нас разделило бы, меня и Ли на веки вечные. Она бы отправилась в долгий путь в вагоне, я бы остался на перроне. И был бы от нее лишь цепкий коготок, которым она меня тянула, держала, не давала затеряться. Я бы повесил его на грудь и ходил бы с ним как с талисманом, но уже без нее. Один.
В вагоне мы ехали совершенно немыслимо. Нет, люди так не ездят в метро. Это было бы неприлично с точки зрения общественности и морально-нравственных устоев социума. Я считал себя морально целостной личностью, но мне было так хорошо и определенно все равно. Я как ворвался в вагон, в котором трехэтажные люди стояли на головах друг друга, так сразу по коготочку, по тоненькому, шелковому запястью, по острому локоточку, как по длинному канату тянулся к Ли – всего две буквы и множество эмоций.
Щека к щеке, мои руки переплетались везде, всюду, где только можно было: в волосах, на талии, в ногах… ее голова ютилась у меня на плече, как домовенок на теплой русской печи, я ронял свою в ее волосы-вьюнки. И все – молоко, свежее-свежее, и сено – только скошенное, вкусное, сладкое. Вокруг хаос, спешка, а я был спокоен в своем, в моем, в нашем и ни в чьем больше.
Со стороны мы смотрелись как один большой несуразный и разноцветный человек. И невозможно нас было разорвать, а если бы попробовали, то разрушился бы и не собрать этого человечка переплетенного.
Так и ехали. Ту-тух-ту-тух, монотонно раскачивались в такт движению. Ехали долго – по часам, а по ощущениям – секунда, момент: ехали по желтой ветке, потом еще по какой-то цветной. А все же была в этом движении своя цель: мы хотели попасть на Старый Арбат.
В вагоне стало просторнее. Я огляделся, вынырнул из вьюнков. И так смешно стало: места много, хоть в догонялки играй, а мы стоим с Ли как будто нас утрамбовали с разных сторон и не можем сделать ни одного движения – ведь разрушиться все, спугнем напавшую на нас усладу, наше спокойствие.
Легко быть беспечным, неосязаемым, почти прозрачным, легким и веселым. Нужно только начать, подхватить волну, и, она тебя понесет, погонит в далекие края, в края неизведанные, теплые, с раскидистыми ушастыми пальмами, с желтобокими бананами, распростертым океаном, теплым и диким песком. Нужно только сесть на волну, ухватиться за ее белую, пенящуюся гриву и ни о чем не думать.
Ли. Две буквы и множество эмоций. Зачем тебе я? Беспечный, катающийся на волнах, думающий в серьез только о том, чтобы вовсе не думать?
Я искал ее губы. Чтобы спросить об этом – говорить было немыслимо тяжело и трудно. Осторожно прикасался к ее приоткрытому, влажному рту, словно пробовал на вкус только-только сорванную ягоду, вкусная ли, съедобная. Смаковал первое прикосновение, а потом, распробовав, все больше и больше: разыгрывался аппетит, стоит только начать и не остановиться уже.
Зачем тебе я? Видишь, что я лечу, лечу как облако, не могу опуститься, не в силах пригвоздить ноги к земле, одуматься, задуматься, хотя бы призадуматься: осознать что-то важное и серьезное. А ты, моя Ли, бежишь по зеленой травке с большим развивающимся по ветру совком. Щекотит ножки твои белесые, царапает, и, хочешь это облако поймать изо всех сил, нужно тебе, понимаю. А оно все выше, легче, играется с тобой, злит и радует.
Ли вскрикнула от неожиданности. Наша станция. Снова вприпрыжку выбежали к мраморным колоннам, разноцветным указателям-табличкам, деревянным лавочкам со скучающими, передыхающими людьми, к новому потоку лиц. Мы едва успели, пока пытались распутаться из наших объятий, чуть мою ногу и ее ручку не оставили в вагоне путешествовать дальше.
Выбрались из подземки. В наши лица брызнуло солнышко, яркое, задорное: сладким и вкусным. Мы от неожиданности начали щуриться. Ли обвила мою шею руками, посмотрела на меня в упор серьезно, без улыбки, сосредоточенно, но все-таки умиротворенно – с усладой. Как у нее получается настолько противоречивые эмоции сохранять на своем лице одновременно, я понятия никакого не имел, но у нее это получалось.
– Я люблю тебя.
И я… А я…? Так ли это?
Любовь – это…
Любовь – это когда…
Любовь – это когда и вопреки…
Любовь – это взаимно….
Любовь – это необъяснимо…
Что я сказал ей? Что я ответил? Губы что-то шевелили, перекатывали обрывки фразы, куски предложений, отдельных междометий. И всюду многоточия… Ничего я не сказал.
Беспечному и воздушному, ухватившемуся за гребень волны, легко почувствовать любовь, это ничего не стоит – никакого труда и сил. А сказать это, придать форму своим чувствам, сказать другому человеку, живому с ранимой душой, большим сердцем, и который любит тебя – это лишиться всего, всего, что несет тебя по небу, отрывает от земли. Стоит только сказать и пропадет она, любовь, беспечность, легкость: пальмы рассеются в тумане, песок закружит и унесет ветром, волна выкинет на берег.
Мы с Ли выбежали
