Итальянцы - Джон Хупер

Любой, кто жил в Италии, без сомнения, может рассказать не одну подобную историю. Если вы регулярно ходите в магазин, бар или ресторан, то рискуете пробудить у его владельцев собственнические инстинкты (и особенно, если вы приняли – а возможности отказаться в общем-то и нет – предложенную ими sconto, то есть скидку). Для меня это было особой проблемой из-за моей работы. Я часто уезжаю, и по возвращении в заведениях, где я регулярно бываю, меня нередко приветствовали слегка сардоническим «Ben tornado» («Добро пожаловать обратно»). Если я объясню извиняющимся тоном, что вынужден был уехать за границу, все будет прекрасно. Но если я ограничусь обычным – труднопереводимым – ответом «Ben trovato», есть опасность, что мой кофе будет подан с чуть меньшим вниманием и владелец бара удалится к другому концу стойки, чтобы с преувеличенным энтузиазмом поболтать с кем-то, кого он считает настоящим постоянным клиентом.

Это желание сохранить монополию – или, как в случае с рассерженными таксистами Клаудии, картельный сговор – еле заметной ниточкой проходит через всю итальянскую жизнь. И у него есть долгая история. Устойчивость и влияние итальянских ремесленных гильдий привели к тому, что в XVII веке итальянская экономика пошла на спад. Одним из тех, кто особо ревностно защищал свою монополию, был картель стеклодувов венецианского острова Мурано: любому, кто пытался делать то же, что и они, в другом месте, грозило суровое наказание или даже смерть.

Сегодня дух гильдий продолжает жить в по-прежнему могущественных итальянских профсоюзах, а также в ordini и collegi – профессиональных организациях, членство в которых важно для любого, кто стремится работать по профессии. Их существует больше 30, и они регулируют доступ к намного более широкому спектру профессий, чем в других странах Европейского союза. Есть ordini для нотариусов и архитекторов, но также и для социальных работников и консультантов по занятости. Существует collegio для медсестер, но есть и collegio для лаборантов радиологического отделения, и collegio для тренеров в лыжном спорте.

Профессиональные организации – часть обширной паутины, ограничивающей свободу конкуренции. Одним из самых смехотворных примеров, который обнаружился в последние годы, стала ситуация с венецианскими уличными художниками. Оказалось, что их лицензии передавались по наследству. Так что даже если бы у кого-то не было никакого таланта к рисованию или живописи, он или она могли бы занять место, которое иначе перешло бы кому-то обладающему настоящим художественным талантом.

Спорный вопрос, почему католическая церковь придерживается столь антилиберальных взглядов – из-за своего монополистического мировоззрения или потому, что до недавнего времени она управлялась в основном итальянцами. Во всяком случае, «Список заблуждений» («Syllabus Errorum») папы Пия IX, выпущенный в 1864 году, предал либерализм анафеме наряду с целым перечнем других систем мировоззрения и убеждений. Его позиция только увеличила разрыв между Ватиканом и новым итальянским государством, в котором либерализм стал доминирующей идеологией[89]. На начальных стадиях свободная рыночная экономика, особенно в том виде, в каком ее строило правительство под руководством Джованни Джолитти в период до Первой мировой войны, обеспечила Италии процветание. Страна промышленно развивалась, и экономика росла. Но потом либералы стали безнадежно – и совершенно оправданно – ассоциироваться с чиновничьей коррупцией.

Фашисты принесли с собой иной подход к организации экономики, который лучше сочетался с итальянскими традициями. В то время как Джолитти хотел, чтобы заработная плата определялась свободной игрой рыночных сил, Муссолини и его соратники приступили к созданию корпоративного государства, в котором работодатели и работники принуждались к сотрудничеству.

Падение Муссолини могло бы вновь передать инициативу в руки либералов. Но к концу Второй мировой войны они были не только запятнаны прошлым взяточничеством, они стали партией ограниченного слоя общества, состоящего из землевладельцев юга, крупных промышленников и финансистов. Когда дело дошло до привлечения избирателей, они не шли ни в какое сравнение с христианскими демократами. Приход Христианско-демократической партии во власть возвестил начало периода, продлившегося больше 40 лет, когда власть была разделена между пятью партиями, в большей или меньшей степени противостоявшими коммунистам. Изначально смысл был в том, чтобы не дать самой крупной Коммунистической партии Западной Европы получить представительство в правительстве. Ради этого итальянские политики послевоенного времени создали систему lottizzazione, упомянутую в главе 8.

Одним из многих наследий фашизма был гигантский государственный сектор. Каждая его часть делилась в соответствии с влиянием, которым обладали партии, входившие в pentapartito (общее название, присвоенное пяти антикоммунистическим группам). Со временем в эту удобную систему разделения власти, влияния и финансовых «пряников» приняли и коммунистов. Если, например, христианский демократ становился главой органа, регулирующего деятельность гражданской авиации, то какой-нибудь социалист «получал» службу авиадиспетчеров. Принцип lottizzazione распространялся далеко за пределы государственной промышленности и финансов. Даже региональные полномочия внутри министерства иностранных дел делились согласно приверженностям партий. Христианские демократы царили в Латинской Америке. Социалисты получили большую часть Ближнего Востока и Северной Африки. Телевизионные каналы RAI поделили таким же образом. Первый отошел христианским демократам, второй – социалистам, а третий – коммунистам. Последствия этого можно наблюдать и по сей день. Если вы встречаете старого журналиста или даже техника, который работает, скажем, на Rai1, то весьма вероятно, что у него есть родственник в Христианско-демократической партии. В 2000-е, когда у власти был Сильвио Берлускони, Rai3 оставался оплотом критики репортажей и анализа (хотя под влиянием медиамагната и он становился все более и более смирным).

Либеральная партия была одной из пяти, входивших в pentapartito, как и республиканская, которая также пришла к одобрению экономического либерализма. Так с годами католический идеализм христианских демократов уступил место мирному сосуществованию с рыночной экономикой. Однако, уверенно заняв политический центр, они, тем не менее, поддерживали более коллаборативную форму капитализма, чем та его разновидность, что развилась в США и в 1980-х, при Маргарет Тэтчер, появилась в Великобритании.

В то время как христианская демократия процветала, социал-демократия так и не добилась такого успеха, как в Германии, где Вилли Брандт и Хельмут Шмидт лидировали в политике с конца 1960-х до начала 1980-х. Партия социал-демократов входила в pentapartito, но она прославилась тем, что была самой продажной из пяти. При Беттино Кракси, в середине 1980-х, социалисты, наконец, сумели возглавить правительство. Но к тому времени они уже глубоко погрязли в кумовстве и коррупции, которые поразили итальянскую политику послевоенного времени, и еще больше замарали себя у власти. Кракси стал самой громкой жертвой операции «Чистые руки»[90]. В 1993 году произошло происшествие, которое стало легендой политики, когда Кракси, выходившего из гостиницы, где он и его закадычные друзья проводили невероятно экстравагантные вечеринки, забросали монетами. Вскоре после того он бежал в Тунис и семь лет спустя умер в изгнании и позоре.

Следовательно, в послевоенный период избирателям почти постоянно приходилось выбирать между двумя антиконкурентными по своей сути идеологиями: между христианской демократией, с одной стороны, и коммунизмом, с другой. Это оставило свой след.

Падение так называемой Первой республики в начале 1990-х стало предвестником недавнего экономического спада в Италии (даже при том, что лишь в начале 2000-х он был признан структурным, а не циклическим). Основная проблема Италии – это снижение ее конкурентоспособности. Многие интеллектуалы ломали головы в попытках объяснить и проанализировать это явление. Однако мало кто обращает внимание на то, что в Италии установилась форма капитализма, исключительно неблагоприятная для конкуренции.

Сильвио Берлускони, который был протеже Кракси, вошел в политику в 1993 году как рыцарь свободного предпринимательства (даже при том, что, хотя это почти забыто, до начала 1990-х он принадлежал к лево-, а не к правоцентристам). Несколько политиков, журналистов и интеллектуалов, сплотившихся вокруг него, такие люди, как феноменально яркий Джулиано Феррара, представитель Кабинета министров в его первом правительстве, были истинными, убежденными либералами. Но хотя сам Берлускони долго приписывал себя к либералам, в действительности он не имел с ними ничего общего: его подходом, если у него вообще есть какая-либо определенная идеология, всегда был своего рода «национальный капитализм», дающий свободу закоренелому протекционизму. В 2008 году он успешно строил избирательную кампанию вокруг спасения Alitalia от попадания в руки французов. Однако протекционизм на уровне инстинкта не является в Италии прерогативой правых. Всего за год до того прежний левоцентристский премьер-министр Романо Проди сорвал продажу компании Telecom Italia американскому телекоммуникационному гиганту AT&T.