Книга о любви - Джона Лерер

Интерлюдия

Утраченная любовь

Спалите сердце мне в своем огне,

Исхитьте из дрожащей твари тленной

Усталый дух…

Уильям Йейтс.

Плавание в Византию[485]

Любовь не вечна. Печально, но правда: наша жизнь коротка. “Либо любовь умрет, либо влюбленные, – пишет Гарольд Блум. – Этим варианты на практике и исчерпываются”[486]. Любовь сама по себе – счастье, но ее неизбежный конец влечет самые страшные страдания. Больше всего болят раны, невидимые глазу и нанесенные тем, кого больше нет.

Это раны на сердце. Жуткая метафора: сильное чувство способно сокрушить маленький орган у нас в груди, мышцу, благодаря которой в нашем теле пульсирует жизнь. Почти в каждом языке есть аналог выражения “разбитое сердце” для обозначения горя от любви[487]. Эта метафора имеет биологическое происхождение. В науке есть теория: когда человек страдает от разбитого сердца, у него одновременно активируется симпатическая нервная система, отвечающая за адреналиновую реакцию на стресс (этот механизм еще называется “бей или беги”), и парасимпатическая нервная система, которая обычно “включается” в состоянии покоя[488]. Другими словами, горечь утраченной любви так велика и разрушительна для нашего мира, что мозг реагирует сразу обоими известными ему способами. Это все равно, что запивать снотворное двойным эспрессо. Разбитое сердце – это когда вас рвет на части.

Разбитое сердце многих сводит с ума, по крайней мере на время. Одна группа ученых исследовала 114 человек, страдающих от несчастной любви. Больше чем у 40 % из них были обнаружены признаки клинической депрессии[489]. Но это еще не самое страшное: примерно у 1–2 % людей подобные эмоциональные травмы вызывают заболевание под названием кардиомиопатия такоцубо, при котором сердечные мышцы слабеют и дегенерируют[490]. Это состояние так и называют – синдром разбитого сердца. Для таких больных метафора – никакая не метафора. Их сердца страдают в самом прямом смысле.

Когда рана от утраты любимого человека свежа, кажется, что боль будет длиться вечно, что мы всегда будем ощущать эту пустоту. Мы пьем лекарства, но со временем они перестают помогать. Посещаем психоаналитика, но и слова не помогают. Ничто не помогает. Кажется, что боль не утихнет никогда. Утрата всегда будет с нами.

Но потом происходит удивительное: сердце исцеляется. Рана заживает. Оказывается, мы способны восстанавливаться. В последние годы ученые стали наблюдать за такими случаями исцеления, исследуя состояние людей, переживших серьезную эмоциональную травму. (По оценкам ученых, примерно 20 % людей каждый год оказываются в ситуации, потенциально способной нанести тяжелую психологическую травму. Чаще всего это потеря любимого человека[491].) Раньше наука считала, что такие события всегда разрушительны для психики: в лучшем случае человек просто продолжает жить дальше, в худшем страдает от посттравматического стрессового расстройства. Однако теперь все больше исследователей приходят к выводу, что боль и страдания могут также и приносить пользу. Ницше, возможно, и преувеличивал ради красного словца – то, что нас не убивает, не обязательно делает нас сильнее, – но, по сути, был прав.

По-научному это называется посттравматический личностный рост. Этот феномен был открыт случайно, в процессе исследования последствий стресса у людей, переживших кораблекрушение. В книге “Что нас не убивает” Стивен Джозе[492] подробно описывает механизм посттравматического роста. Шестого марта 1987 года из бельгийского порта вышел паром “Herald of Free Enterprise”. Судно направлялось в Дувр через Ла-Манш, на борту его было пятьсот пассажиров и восемьдесят членов экипажа. Увы, один из этих членов экипажа заснул в каюте, вместо того чтобы проверить, закрыты ли носовые ворота грузового отсека. Ворота остались распахнуты настежь, и вода хлынула внутрь, едва паром вышел из гавани. Он стал тонуть очень быстро. Всего через полторы минуты судно накренилось на тридцать градусов. Стивен Джозеф, профессор социологии из Ноттингемского университета, много лет наблюдал за состоянием выживших в этой катастрофе. Он пишет: “Все произошло так быстро, что сигнал тревоги не успел сработать. Люди, автомобили, мебель – все полетело к левому борту. Люди бились друга о друга и о стены, тонули в ледяной воде, когда лопнули иллюминаторы и вода хлынула в каюты и коридоры. Электричество отключилось. Темнота звенела от криков боли и ужаса. Вокруг в холодной воде плавали трупы, многие люди думали, что тоже вот-вот умрут, многие потеряли своих близких, многие стали свидетелями кошмарных сцен”[493]. Катастрофа “Herald” стала одной из самых страшных в истории морского судоходства XX века: 193 человека погибли в тот день в водах гавани Зебрюгге.

Вскоре после несчастья Джозеф и его коллеги начали работать с выжившими, стараясь найти способ помочь им справиться с последствиями трагедии и потерей близких. Изначальной целью Джозефа было определить факторы риска посттравматического стрессового расстройства (признаки этого расстройства наблюдались у 25 % пострадавших), однако, к его удивлению, многие выжившие, отвечая на его вопросы, почти невзначай упоминали, что пережитое несчастье помогло им стать лучше. Тогда он дополнил план интервью и стал спрашивать у пострадавших, изменились ли их взгляды на жизнь после катастрофы и если да, то в положительную или отрицательную сторону.

Результаты, как пишет Джезеф, ошеломили исследователей: 43 % выживших утверждали, что так или иначе выиграли от случившегося. Трагедия была для них ужасным потрясением, но она сделала их добрее, сильнее, и с тех пор они меньше переживают по поводу мелких неприятностей. Катастрофа вторглась в их повседневность, заставив остановиться и задуматься о главном: “Какой жизнью я живу? Кем я хочу быть?”

И так действуют на людей не только морские катастрофы. После того как Джозеф и его коллеги опубликовали данные о положительных изменениях личности, вызванных пережитым несчастьем, другие исследователи стали разрабатывать эту тему дальше. Ричард Тедески и Лоуренс Калун из университета Северной Королины в городе Шарлотт многократно доказали, что значительная часть людей, переживших “серьезные потрясения”, со временем приходит к выводу, что эти события заставили их больше полюбить жизнь. (Хотя наука по-прежнему больше сосредоточена на исследовании посттравматического стрессового расстройства – согласно одному исследованию, статей, посвященных ему, вышло в двадцать пять раз больше, чем на тему посттравматического роста[494] – рост является более распространенным последствием катастроф[495].) “Посттравматический личностный рост – это не просто возвращение к исходному состоянию, – пишут Тедески и Калун. – Это улучшение, причем в некоторых случаях весьма значительное”[496]. При этом почти не имеет значения, какое именно несчастье случилось с человеком: исследователи обнаруживали посттравматический рост у людей, переживших развод, у военных, вернувшихся из плена после войны во Вьетнаме, у студентов, имевших проблемы с успеваемостью, у ВИЧ-инфицированных, у излечившихся от рака, у родителей, потерявших детей, и овдовевших супругов[497]. Это явление часто сравнивают