Книга о любви - Джона Лерер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вовсе не страдание как таковое дает нам новые силы – горькие переживания бесполезны и ничего не могут сообщить. Не стоит романтизировать горе. Наука говорит, что трудности помогают стать лучше, если мы используем их как возможность заново оценить свою жизнь, как редкий шанс пересмотреть основные ориентиры. (Кроме того, очень важно, чтобы рядом были друзья и близкие, которые помогут справиться с несчастьем.) Боль становится движущей силой для переосмысления жизни: пережив несчастье, мы часто понимаем, что наш век короток и самое важное в жизни – это те, кого мы любим. Казалось бы, это давно известно, однако горе заставляет прочувствовать эту истину. “Люди [выжившие после катастроф] начинают по-новому смотреть на отношения с близкими, – пишет Джозеф. – Ощутив на собственном опыте, сколь хрупка человеческая жизнь, они понимают, что человеческие отношения важнее всего в этом мире, и начинают гораздо больше ценить свою семью и друзей”. Боль от утраты привязанности заставляет нас крепче привязываться к людям.
Казалось бы, это глупо. Познав весь ужас утраты, логично было бы начать избегать привязанностей, чтобы не пережить ее снова. Быть одному гораздо безопаснее.
Но мы не ценим безопасность. Когда дело касается любви, мы становимся совершенно бесшабашными. Трагедия неизбежна, это понимает каждый: все, кого мы любим, умрут, если только мы не умрем прежде. Но мы живем, закрывая глаза на эту истину, потому что только так и можно жить по-настоящему.
Слава богу, жизнь нас ничему не учит.
Глава 5
На память
Быть может, я не всегда его любила так, как сейчас. Но хорошая память при таких обстоятельствах непростительна.
Джейн Остин. Гордость и предубеждение[499]
Столь коротка любовь и столь длинно забвенье.
Пабло Неруда[500]
Двое мужчин познакомились на деревенском празднике и полюбили друг друга. Один из них был на несколько лет старше, имел семью, считался признанным поэтом и состоял советником Бордосского парламента. Его юный друг только недавно закончил учебу в колледже и происходил из очень состоятельной семьи. Старший был уродлив, молодой – красив. Никто не знает, о чем они говорили при первой встрече, однако вскоре их беседы сделались самыми задушевными. Младший из друзей потом писал об этом: “Мы почувствовали себя настолько очарованными друг другом, настолько знакомыми, настолько связанными между собой, что никогда с той поры не было для нас ничего ближе, чем он – мне, а я – ему”[501].
Все происходило на юго-западе Франции в конце 1550-х годов. Король недавно был убит на рыцарском турнире. Страна катилась к затяжной религиозной войне. Но этим двоим почти не было дела ни до чего, кроме охватившего их чувства. “Наша дружба не знала иных помыслов, кроме как о себе, и опору искала только в себе[502], – напишет потом младший. – Если бы у меня настойчиво требовали ответа, почему я любил моего друга, я чувствую, что не мог бы выразить этого иначе, чем сказав: «Потому, что это был он, и потому, что это был я»”[503].
Они подолгу бродили сельскими дорогами. Прогуливались верхом в Аквитанском лесу. Они говорили обо всем: о политике, о винах, о прекрасном Новом Свете, о Сократе и о том, чувствует ли боль человек, пребывающий в коме (молодой считал, что чувствует, а старший – что нет). Они писали друг другу стихи – по большей части, не слишком хорошие, – и длинные напыщенные письма, где пели хвалу связавшей их дружбе. “Наши души смешиваются и сливаются в нечто до такой степени единое, что скреплявшие их когда-то швы стираются начисто и они сами больше не в состоянии отыскать их следы”[504], – писал молодой. Старший соглашался, добавляя: “Нет нужды опасаться, что наши потомки, если только судьба позволит нам ими обзавестись, откажутся причислить наши имена к списку прославленных друзей семьи”[505].
А потом совершенно неожиданно все закончилось. Юноша пригласил своего старшего друга на обед. Тот отказался, написав, что ему нездоровится – мучают боли в животе и понос. На следующий день стало только хуже, он уже не мог удержать в желудке ничего, даже воды. Юноша поспешил навестить друга. Тот велел ему идти домой, опасаясь, что постигшая его болезнь – это чума. Но юноша уходить отказался.
Кошмар продлился несколько дней. Больного мучили ужасные галлюцинации, “не лучше самой смерти”, по его собственным словам. Он метался в лихорадке, его то рвало, то пробивал “смертный пот”[506]. Спустя несколько дней мучений больной испустил дух. Было три часа утра, среда. Старший из двоих, Этьен де ла Боэси, прожил на этом свете тридцать два года, девять месяцев и семнадцать дней[507]. Его друг проживет еще три десятка лет. Но так никогда и не оправится от утраты.
Юношу звали Мишель Эйкем де Монтень. О его отношениях с Ла Боэси мы знаем из его же сочинений – Монтень не мог перестать писать о своем друге до конца дней. Наиболее известна глава его “Опытов”, которую он посвятил Ла Боэси, но эхо близкой дружбы то и дело звучит также в его дневниках и письмах. Двадцать лет спустя после смерти Ла Боэси, путешествуя по Италии, он постоянно вспоминал своего покойного друга. В путевом дневнике Монтель писал: “[Я] был настолько переполнен печальными воспоминаниями о мсье де ла Боэси, и столь долго не покидала меня эта печаль, что приносила великие страдания”. Позже Монтень посвятит все свои сочинения Ла Боэси и напишет, что со дня его смерти чувствует себя “не более чем половиною человеческого существа”[508].
Гений Монтеня проявился в том, что он сумел превратить душевные страдания в источник вдохновения. Горе стало для него родом искусства, ведь именно память о Ла Боэси помогла Монтеню найти собственный жанр философской литературы[509]. Лишившись возможности беседовать со своим любимым другом, Монтень стал вести беседы сам с собой. Из этих мысленных разговоров с собой и родились “Опыты”[510]. Дональд Фрейм в биографии Монтеня
